Том 4. В дни поражений и побед. Дневники

Ты оставь, Маша! Сказал – отдам, значит, отдам. Человек по делу, а ты: самовар. Я тебе говорю, олова на ремонт нету, а ты: самовар… да самовар! – рассердился Калюкин, обувая сапог, докуривая цигарку и доставая с гвоздя лохматую баранью шапчонку. – Вот что, дедушка! Возьми с утра лошадь да съезди в Чарабаевскую рощу, лозы нарежь. У меня на складе двадцать бутылей-двухведерок, а оплетки нету. Потом как-нибудь сядешь да сплетешь мне для бутылей оплетки.

– Ладно, коли так, – согласился старик. – Нарядил бы ты со мною какого-нибудь парнишку. Вдвоем-то ловчей управимся.

– Пускай мальчонка с тобой поедет, – кивнув на осоловевшего Кирюшку, предложил Калюкин.

– И то дело, – согласился Матвей. – Катай завтра, Кирюшка, с дедом за лозой. Нечего тебе зря без дела шататься.

Вскоре дед Пантелей ушел. Вслед за ним, накидывая на ходу поддевку, направился и Калюкин.

– А ты куда? – окликнула его Калюкиха. – Спать-то когда придешь? Опять к полуночи?

– В школу, Маша… в школу. Там нынче второй бригады собрание; надо думать, директора ругать будут.

– Да тебе-то что? – почти жалобно спросила Калюкиха. – Кабы тебя ругали, а то директора.

– Как можно, Маша?.. Что ты! Раз я сейчас вроде как бы завхоз, значит, и мне тоже… значит, и я тоже, – уже захлопывая дверь, забормотал Калюкин. И слышно было, как он быстро протопал вниз по лесенке.

* * *

После того как уснул Кирюшка, лег и Матвей.

Но, несмотря на то что он встал до зари, ему не спалось, и он долго ворочался, припоминая все то, что случилось за сегодняшний день.

Тракторная станция, обслуживавшая Малаховский колхоз, была небольшая, только с осени выделенная от другой, крупной, Каштымовской МТС. И случилось так, что попали сюда тракторы потрепанные, разномастные, к тому же без запасных частей и почти без ремонтного инструмента.

Всю зиму просили, грозили, требовали. Но каштымовцы упирались. И только сегодня, как раз после того как проехал заезжавший по пути каштымовский директор, была из края получена телеграмма, в которой каштымовцам строго-настрого было приказано снабдить новую МТС запасными частями, материалами, инструментами.

И вот вдогонку за каштымовским директором поскакал секретарь ячейки Бабурин, тот самый рыжий верховой, который встретился Кирюшке на дороге.

«Надо Сулину сказать, чтобы он круглого железа побольше выбрал, – вспомнил Матвей. – Борон целая груда, а все зубья повырваны. Камни ими, что ли, ворочали?.. Он достанет, – думал Матвей. – Мужик, видать, толковый».

И уже совсем засыпая, Матвей вспомнил, что за всеми сегодняшними хлопотами он позабыл расспросить у Калюкина, как и почему уехал Сулин совсем из деревни.

В избу потихоньку вошла Любка и, не зажигая огня, стала раздеваться.

– Ты откуда? – спросила с кровати Калюкиха.

– В клубе была. Там сегодня кино, – закидывая на печь валенки и задергивая занавеску, ответила Любка.

– Отца видела?

– В школе он. Ругаются. Ему, маманя, Мишка Бессонов чуть в рожу не плюнул.

– И поделом! – с досадой откликнулась Калюкиха. – И скажи только, что за человек! В свое, не в свое дело – всюду ему сунуться нужно. Ты помяни мое слово, что когда-нибудь ему и вовсе шею наколотят.

– Так колотили уже, да что толку-то, – заваливаясь на скрипучую кровать, ответила Любка. И вдруг огрызнулась: –А за что колотить? За Мишку Бессонова? Этого Мишку у нас на прошлом собрании поделом в комсомол не приняли. Попробуй поколоти! Говорите вы, маманя, а что, сами не знаете!

Обиженная Калюкиха полежала, помолчала, но ей не лежалось и не молчалось. Она закряхтела, заворочалась и с хитростью спросила у притихшей Любки:

– А что, Любка, правда это бабы говорят, будто Мишка Бессонов собирается какую-то вашу комсомолку сватать?

– Спите, маманя! – уже грозно ответила Любка. – У вас бессонница, а у нас завтра на скотном ветеринарный осмотр будет. Инструктор, что ли, какой-то приехал.

Утром Кирюшка побежал к деду Пантелею.

После вчерашнего паводка возле избенки сверкали лужи. Проломанный плетень был смят и повален. Повсюду валялась щепа и торчали косматые охапки еще мокрой соломы.

Пригретые ясным солнышком, суетливо бродили по грязи хлопотливые куры. Из стойла высовывал морду добрый теленок, и даже злобный рыжий кот и тот, ласково жмурясь, тихо полз по крыше, подбираясь к стайке беспечно горланивших воробьев.

У крыльца седая и уже не сердитая бабка развешивала широкие дедовские штаны. А сам дед Пантелей кончал запрягать лошадь.

– Пришел, – улыбнулся дед Пантелей. – А я смотрю, что не идешь? Или, думаю, не придет, да нет, думаю, должно быть, придет. Погода-то нынче вон какая. Светлая. Ну садись. Как тебя звать-то?.. Кирилл?.. Залезай, Кирила, на телегу. Поехали…

И как только выехали в поле, пахнуло таким непривычным, невиданным простором, что Кирюшка сразу притих.

– Слышишь? – спросил дед, корявым пальцем указывая в небо. – Глянь-ка вон туда, под облако… Гурлы… Гурлы. Это дикие лебеди-кликуны потянули.

Задрав голову, долго смотрел Кирюшка, как высоко-высоко, под самыми облаками, вытянув прямые длинные шеи, плавно и стремительно летела стая больших белых птиц.