Том 4. В дни поражений и побед. Дневники

– Ну, верно 58,–согласилась Любка. – Еремеев Михайло – это на Овражках. Старик такой… блажной. Он раньше в церкви псаломщиком был. Да как-то с колокольни пьяный свалился и с той поры вроде как бы не в своем уме.

– Любка, – постояв немного, спросил озадаченный Кирюшка, – а нет ли какого-нибудь другого, чтобы не с колокольни… и в своем уме?

– Такого другого нет, – коротко отрезала Любка. – Такой другой есть только Семен Павлович Еремеев. Так это не наш деревенский, а помощник директора тракторной станции.

– Вот он-то, должно быть, и нужен мне, – укоризненно сказал Кирюшка. – А ты мне какого-то – с колокольни. Эх, ты! А еще комсомолка. Любка, – продолжал он, – а ты не знаешь ли, кто это такой рыжий?

– Какой еще рыжий? – рассердилась Любка. – Уйди ты от меня или я сама за тобой дверь захлопну!

– Ну, какой? Рыжий, здоровый, верхом на лошади.

– Еще что… Рыжий! Мало ли у нас рыжих? Сел рыжий на лошадь, вот тебе и верхом. Слез – вот тебе и пешком. Тоже спрашивает, как дурак. А еще пионер.

«Ладно, корова, я тебе припомню», – подумал Кирюшка и выбежал во двор.

В конторе, кроме самого Еремеева, Кирюшка застал Матвея, Калюкина и Александра Моисеевича Сулина.

То и дело хлопала дверь: подходили всё новые и новые люди. Еремеев показывал, очевидно, только недавно полученную телеграмму.

Что было в той телеграмме, Кирюшка, конечно, не мог знать. Но он сразу же догадался, что телеграмма эта хорошая, веселая, потому что, прочитав ее, одни радостно восклицали: «Го!», другие: «Га!», а некоторые хотя и ничего не восклицали и даже начинали ругаться, что, дескать, давно бы пора, но Кирюшка видел, что рады они и сами не меньше других.

– Тебя зачем принесло? – спросил Матвей у Кирюшки.

– Рыжий прислал, – буркнул Кирюшка. И, протискавшись к столу, он слово в слово пересказал то, что ему было приказано.

– Молодец Бабурин! – похвалил рыжего Еремеев, и, обратившись к Матвею, он спросил: – А это кто? Твой сын, что ли?

– Та-к… племянник, – сурово соврал и тотчас покраснел Матвей, которому и неохота, да и не время сейчас было объяснять, как и почему попал с ним Кирюшка в деревню. И, приказав Кирюшке бежать домой, Матвей быстро перевел разговор на то, что для ремонта борон на складе нет двухдюймового железа, да и шинного тоже только-только на три дня работы.

– Читал телеграмму? – успокоил Еремеев. – Теперь все получим. Пошлем на приемку Калюкина, да ты и сам поезжай.

– Мне нельзя, – отказался Матвей, – мне кузню налаживать надо. Водой сегодня все переворотило.

– Ну, тогда пусть Сулин поедет. Он, говорят, человек здешний, бывалый. Его не проведешь.

– Меня не проведешь, – согласился Сулин. – А на приемке они, поди-ка, всю заваль всучить нам попробуют.

– Зачем заваль? – обиделся Калюкин. – Что же они, жулики, что ли?

– Кто сказал – жулики? – удивился Сулин. – А доведись до тебя, неужели ты бы им получше отдал; а себе похуже оставил?

– Я бы по совести, – убежденно ответил Калюкин. – Что у нас для государства, то и у них для того же.

– Конечно, если по совести!.. – усмехнулся Сулин. И, хлопнув Калюкина по плечу, он сказал добродушно и снисходительно – Совесть что! Так… культурное слово. А вот насчет государства, это ты как раз в самую точку.

Когда Кирюшка выбежал на улицу, то крепко удивили его луна и звезды. Звезды – еще туда-сюда. Но такой большой, сверкающей луны в городе он не видал никогда.

Пока он раздумывал, как это так и почему, сам того не заметив, он очутился на незнакомой кривой уличке, возле шаткого мостика. Но ворочаться назад, в гору, ему не захотелось, и он пошел через мостик, рассчитывая свернуть где-нибудь влево.

Шел он не торопясь, на ходу заглядывая в незавешенные окна старых изб.

Через одно окно он мельком разглядел худую бабу, которая кормила толстого горластого дитенка.

В другой избе он увидел, как два бородатых мужика укоряют в чем-то один другого, а третий, лысый, пьет чай и читает газету.

Потом – седую бабку и пятнистого теленка.

Потом-красивую девку, которая сразу делала три дела: качала ногой люльку, вязала чулок и слушала через наушники радио.

Потом еще издалека услышал он рев и подивился на то, как сердитый дядёк дерет ремнем какого-то вертлявого черного парнишку.

И, вероятно, много еще интересного рассмотрел бы Кирюшка на своем пути, если бы кем-то ловко брошенный комок глины не угодил ему прямо в спину.

В страхе отпрыгнул Кирюшка, обернулся, но никого не заметил.

Он хотел было пуститься наутек, но здесь уличка кончалась тупиком. Справа зияли черные дыры проломанных заборов, торчал сарай без крыши и валялась телега без колес. Слева скрипела распахнутая калитка, за которой что-то мычало, что-то рычало, – в общем, плохо было дело… Второй ком глины шлепнулся о доски где-то совсем рядом, и Кирюшка понял, что неизвестный враг прячется в темной нише, у ворот, напротив.

Тогда, увидев, что деваться некуда, перепуганный Кирюшка схватил увесистый булыжник и изо всех сил запустил им в ворота. Потом ему попалась под руки мокрая чурка, потом суковатая палка – все это полетело туда же.