Том 4

Т р е д ь я к о в с к и й. У такого, как я, батюшка, кругом нуждишка, не знаешь, которую и называть.

В о л ы н с к и й. Что так? Вот намедни у Кантемира спрашивал, говорит - благоденствует. Ни в чем никакой нужды.

Т р е д ь я к о в с к и й. Всякому своя доля.

В о л ы н с к и й. Вот, заруби: не будет оды - неважная будет твоя доля. Зарубил?

Т р е д ь я к о в с к и й. Так точно, зарубил.

Тредьяковский уходит.

В дверь заглядывает шут Волынского.

В о л ы н с к и й. А, пустозвон! Опять опаздываешь на службу?

Ш у т. Я, барин, в сенях давно. Так не допущал мордастый ваш.

В о л ы н с к и й. Ладно, показывай новые глупости.

Шут обегает спальню на четвереньках, отчего гремят все бубенцы на его одежде.

А дальше что?

Ш у т. Дальше - всё, чего изволите.

В о л ы н с к и й. Что же - я за тебя буду глупости придумывать? Жалованье берешь, а кроме пустозвонства ничего не можешь.

Ш у т. Да я уж и не знаю, чем вашу милость распотешить.

В о л ы н с к и й. А коли не знаешь - какой же ты шут? Вот Педрилло не то цыган, не то итальяшка, а какую отмочил штуку - весь двор животики со смеху надорвал.

Ш у т. Так ведь чему смеются-то, батюшка? Кощунственной непристойности смеются. Что придумал, бесстыдник, якобы он на козе женат. Да я бы со стыда помер даже слова такие произнесть.

В о л ы н с к и й. А по мне - пущай хошь какое кощунство, какая хошь непристойность, было бы смешно. А что ты помрешь со стыда - да помирай на здоровье, кто об тебе заплачет? А Педрилле от его затеи профит недурен. Он ведь еще что ущучил - якобы супруга его от бремени разрешилась. И все вельможи и министры, и сама ее величество, - все ходили поздравлять и подарки носили родильнице. Ее величество алмазный перстень со своего пальчика на подушку положила.

Ш у т. Я же говорю - Педрилкино надругательство и пакость от начала до конца. Ему, конечно, терять нечего: проходимец, шулер, голь перекатная без роду без племени. Тогда как я в своей Васильевской части имею собственный дом и всем известен.

В о л ы н с к и й. Подумаешь! А Педрилло после сих награждений тебя со всеми потрохами и собственным домом может купить и в карман положить. (Зовет.) Васька!

К у б а н е ц. Чего, батюшка, изволите?

В о л ы н с к и й. Гони пустозвона. В толчки его, в толчки! Ничего придумать не может, даром хлеб ест. В зубы, в зубы!

Кубанец выталкивает шута из спальни.

Васька! Стой, слышь? Скажи: на чем он приезжал, с бородавкой который?

К у б а н е ц. На извозчичьих санях, известно. Своему выезду откуда быть?

В о л ы н с к и й. А шуба на нем какая?

К у б а н е ц. Самая что ни на есть худая, ношеная-заношенная.

В о л ы н с к и й. На лисах? На хорьках?

К у б а н е ц. Куда! На кошачьем меху.

В о л ы н с к и й. А извозчик у крыльца ждет?

К у б а н е ц. Могу глянуть.

В о л ы н с к и й. Глянь.

К у б а н е ц (выглянул в окно). Так точно, ждет.

В о л ы н с к и й. Возьми мою шубу на медведях и положь ему в сани.

К у б а н е ц. Котору шубу?

В о л ы н с к и й. Сказал: на медведях.

К у б а н е ц. Да котору: мало ли у нас шуб на медведях?

В о л ы н с к и й. А хоть ту, что в прошлом году дорогомиловские купцы презентовали.

К у б а н е ц. Не жирно ли будет, батюшка? К его образине - да медведей?

В о л ы н с к и й. Ложь, ложь, не скаредничай.

К у б а н е ц. И фигурой больно плюгав.

В о л ы н с к и й. И образина, и плюгав, да вот видишь - в хороших домах бывает, у вельмож. И Кантемир про него сказал давеча: этакое рыло, а котелок, говорит, варит. Так что неудобно все же в кошачьем меху содержать.

К у б а н е ц. А мне что, батюшка, шуба-то не моя, раздарите им хоть все.

В о л ы н с к и й. То-то.

К у б а н е ц. Я-то за многолетнюю верную мою службу на медведях ни разу не снискал.

В о л ы н с к и й. Ты другого много чего снискал. Что тебя жаловать? Ты без жалованья во все скрыни и закоулки, поди, ручищи запущаешь, гребешь без совести.

К у б а н е ц. Батюшка вы мой, да у кого язык повернулся про меня такое сказать? Да я ваше добро пуще глаза своего берегу. Да я, батюшка... (Целует в ногу.)

В о л ы н с к и й. Ну ладно, Вась, ладно. Я знаю - ты душа преданная, надежная.

Кубанец уходит.

2

Бедная комната Тредьяковского, снимаемая им у чиновничьей вдовы Марфы Петровны, великолепно освещена луной, бело и неподвижно стоящей в оконнице. М а р ф а П е т р о в н а метелкой из куриных перьев сметает пыль с мебели. В углу, поджав ноги под стульчик, сидит д е в у ш к а с л ю т н е й - не очень юная, скорее даже пожилая особа в греческой тунике.

Входит Т р е д ь я к о в с к и й.

М а р ф а П е т р о в н а. Ох, Василий Кирилыч, испужали. Померещилось - чужой кто-то входит.

Т р е д ь я к о в с к и й. Это вас моя шуба новая ввела в заблуждение.

М а р ф а П е т р о в н а. И впрямь новая. Да какая отличная. С обновой, Василий Кирилыч. Из этой - да в лучшую. Так моя бабушка, бывало, говорила в таких случаях, проздравляя. Где ж это вы разжилися?

Т р е д ь я к о в с к и й. Добрый человек подарил, Волынский Артемий Петрович.

М а р ф а П е т р о в н а. Ах он, благодетель. Дай ему бог здоровья.