Том 5

— Эх ты, бедолага! Разнесчастный человек! — сочувственно говорила она. — Совсем заплошал. Худущий, остались одни кости да кожа. — Она вылила ему на плечи еще один черпак. — Теперь сам мойся, а я приготовлю постель. Не гнись, красная девица, а бери мыло и мочалку. Вытрешься вот этим полотенцем — и сразу под одеяло. Жаль, что у меня нету ни мужской рубашки, ни трусов. Ну, ничего, подождешь до утра.

— Лиза, и чего ты так обо мне заботишься?

— А кто же о тебе позаботится? Некому…

Не столько непривычно, сколько обидно было ему лежать на чужой постели, чувствуя на чистом и еще влажном теле холодок свежей простыни. Лиза сама заботливо укрыла Никиту одеялом — так укрывают больного, опасаясь, чтобы он не простудился, — и сказала:

— Спи, а я займусь стиркой.

— Нехорошо получается, Лиза, — сказал он.

— Что нехорошо?

— Некрасиво получается. Я улегся, как господин, на твоей кровати, а ты должна стирать мою рубашку.

— Могу я сделать это просто так, из уважения?

— А где будешь спать?

— Обо мне не беспокойся, лягу на диване. Ну, спокойной ночи.

Она погасила свет, ушла на кухню и прикрыла дверь. А ночь была лунная, и окна, выходившие во двор, светились в темноте манящим голубоватым светом, от них наискось до самой кровати рушниками протянулись серебристые дорожки. Никита повернулся на бок, смотрел на эти голубоватые рушники и думал о Лизе. Что это с нею? Не жалость ли к нему? А может, это ее сердечная доброта? И как понять все то, что она сегодня сделала для него? Неужели все еще любит и все еще помнит о том, что было между ними давным-давно? Ни то, ни другое никак не укладывалось у него в голове. Как можно любить такого, как он? И как можно до сих пор не забыть того, что было в юности? Ведь прошли годы, у нее сложилась своя, ему неведомая жизнь, у него своя, неведомая ей.

Никита не знал, что в Степновске, на учебе, Лиза выходила замуж за шофера такси. Но случилось несчастье, через неделю после свадьбы ее муж попал в аварию и погиб. Окончив учебу, Лиза вернулась в Холмогорскую, поступила работать на молочный завод, и в станице никто не знал о ее горьком замужестве. Многие сватались к ней, но она всем отказывала. Она и Никите не захотела сказать правду, когда он спросил ее, была ли она замужем.

Никита не мог уснуть, его мучила одна и та же мысль: почему Лиза привела его в свою хату и теперь он, накормленный, чистый, лежал на ее кровати, а она стирала его рубашку? Невольно в сердце шевельнулась и теплом отозвалась то ли чудом воскресшая любовь к Лизе, то ли чувство уважения к ней, то ли простая человеческая благодарность. И, может быть, это Лиза заставила его впервые подумать, что все эти годы он жил не так, как надо было бы жить. А как надо? Не знал, да и не хотел знать, потому что к тому, прошлому, возврата не было. Мысленно он уверял себя, что было бы прекрасно, если бы Лиза согласилась стать его женой, и жить бы с него вот так, постоянно чувствуя ее заботу и ее ласку. «Клава перед смертью наказывала мне жениться только на Лизе, — думал он, не отводя взгляда от лунных дорожек. — Да и сыны мои жили бы тут, с нами. Лиза полюбила бы их, и жизнь моя наладилась бы».

Вошла Лиза и, не зажигая свет, чтобы не разбудить Никиту, начала в темноте стелить постель на диване. Никита видел, как в лунном свете белым крылом взметнулась простыня. Лиза двигалась неслышно, все еще боясь потревожить Никиту и думая, что он давно спит.

— Лиза, а я не сплю. Как мне благодарить тебя? Не знаю.

— А почему не спишь? — не отвечая, спросила Лиза.

— Разные думки лезут в голову. О тебе думаю…

— Напрасно. Обо мне думать нечего. — Желая переменить разговор, она сказала: — Твое белье поставила кипятить. Пусть хорошенько проварится, потом я простирну, развешу и лягу спать. А ты спи.

— Лиза, как же мне уснуть? Все ты во мне перевернула.

— Надо спать и ни о чем не думать.

— Лиза, скажи мне, только правду скажи: хоть немножко уважаешь меня?

— Лежишь на моей кровати… О чем же еще говорить?

— А можешь лечь со мной рядом? — спросил Никита. — Не побоишься?

— Я не из пужливых баб. Только зачем?

— Странно у нас получается. Я лежу на кровати, а ты будешь всю ночь гнуться на диване. — И тут Никита еще раз засмеялся тем же несмелым смехом. — Если бы, допустим, какой писатель изобразил бы такое, то никто бы ему не поверил.

— Умный все понял бы и поверил бы, а с дурака какой спрос, — ответила Лиза. — Некоторые праведники не верят, что ты сам поджег свой дом, говорят, такого, дескать, в жизни не бывает.

— Не знаю… Мог или не мог, а дело сделано.

— Как же теперь решаешь с домом?

— Отдам колхозу. Пусть оценят и заберут.

— Пусть останется сыновьям. Им еще жить да жить.

— Не станут они жить так, как жил я. — Никита помолчал. — Ну, так что, Лиза, ляжешь со мной рядом?

— Могу и лечь. А что? Не испугаюсь! — нарочито весело говорила она, шелестя одеялом. — Только при одном условии: ты должен сбрить свою противную бороду, потому что с таким дедом лежать не то что страшно, а стыдно.

— В данную минуту бороду не сбреешь, это надо идти к Жану, — сказал Никита. — Но я могу отвернуться к стенке.