– Нехорошо только, что в засаленном зипуне, а что он ходит каждый день мерять да считать – это прекрасно: он дело делает.
– А вон Игнатий Иванович рвался из всех сил, чтоб занять теперешнее место, всю жизнь просидел в кабинете, с бумагами, с докладами. Его знают, любят [и деньги есть] – семья большая, детей женил, имение отличное – как бы, кажется, не отдохнуть, а он, что ты думаешь, [ищет] добивается еще какого-то места…
– И прекрасно делает.
– Когда же пожить, отдохнуть…
196
– Да это и жизнь, это
– Нет, это не жизнь, а беготня, искажение того идеала, который дала
– Какой это идеал?
– Покой.
– Нет, труд.
– Я уж начертал.
– Что это такое? Как бы ты жил, чтоб быть по-твоему счастливым?
– Как! – сказал Обломов, перевертываясь на спину [и прини‹мая›] и глядя в потолок, – да как: уехал бы в деревню.
– Что ж тебе мешает?
– План не кончен. Потом бы уехал не один, а с женой…
– А, вот что. Кто мешает? С Богом.
197
– Ну, приехал бы я в новый [отлично] покойно и изящно устроенный дом… [Я говорю тебе это как мечту, потому что нужны большие размеры, состояние…
– Достанется по наследству. Всё это возможно; наживи.
– Поздно. Ну, потом.] [Зачем же большое состоя‹ние›?] Ну, потом в окрестности жили бы добрые соседи, ты например. Да нет, ты не усидишь на одном месте…
– А ты разве навсегда бы поселился и не сдвинулся бы с места?
– Ни за что! И из деревни бы не выехал.
– Что, если б все так думали, ведь тогда ни пароходов, ни железных дорог не нужно: кто бы стал ездить по ним…
198
– Кто хочет.
– Ты кто же?
Обломов замялся немного.
– К какому же разряду общества [принадлежишь ты] причисляешь ты себя?
В это время Захар вошел, неся кучу тарелок и салфетку.
– Что это? – спросил Штольц.
– Барин ужинать, чай, будет…
– Не надо, поди. [Ты слышал]
– Может быть, ты не захочешь ‹ли› съесть чего-нибудь? – сказал Обломов.
– Я не хочу, – отозвался Штольц.
– Ну так и я не стану, – прибавил Обломов, – дай мне квасу.
– Что же вы-то такое? – настойчиво допрашивался Штольц.
– Ах, Боже мой! Ты слышал, Захар назвал меня.
– Барин! – повторил Штольц и захохотал.
– Ну, джентльмен, [что ли].
– Нет, нет, ты не джентльмен, ты барин! – [заме‹тил›] продолжал с хохотом Штольц, – джентльмен
199
не протянет ног слуге, чтоб
– Да, англичанин так не позволит из скаредности,
– Джентльмены везде одинаковы.
– Ну вот, встал бы [рано] утром, – начал Обломов, подкладывая руки под затылок, и по [всему] лицу разлилось выражение покоя [и лени]: он мысленно был уже в деревне, – погода прекрасная, небо синее-пресинее, [без обла‹ков›] ни одного облачка. Одна сторона дома
200
на котором и сухари, и сливки, и чего-чего не наставлено.
– Потом?
– Потом, надев просторный сюртук или куртку какую-нибудь, обняв жену за талию, углубиться с ней в бесконечную длинную темную аллею
– Да ты поэт!
– Потом можно зайти в оранжерею,