Том 5. Чертова кукла

На сердце непонятная тревога,
Предчувствий непонятных бред.
Гляжу вперед – и так темна дорога,
Что, может быть, совсем дороги нет.

Но словом прикоснуться не умею

К живущему во мне – и в тишине.
Я даже чувствовать его не смею:
Оно как сон. Оно как сон во сне.

О, непонятная моя тревога!

Она томительней день ото дня.
И знаю: скорбь, что ныне у порога,
Вся эта скорбь – не только для меня!

1913

С.-Петербург

Отрывочное

Красная лампа горит на столе,
А вокруг, везде – стены тьмы.
Я не хочу жить на земле,
Если нельзя уйти из тюрьмы.

Красная лампа на круглом столе.

Никто не хочет тьму пройти.
А если весь мир лежит во зле –
То надо мир спасти.

Красная лампа на круглом столе –

Сердце твердит: не то! не то!
Сердце горит – и гаснет во мгле:
Навстречу ему нейдет никто.

Лето 1905

СПБ

А потом…?

Ангелы со мной не говорят.
Любят осиянные селенья,
Кротость любят и печать смиренья.
Я же не смиренен и не свят:

Ангелы со мной не говорят.

Темненький приходит дух земли.

Лакомый и большеглазый, скромный.
Что ж такое, что малютка – темный?
Сами мы не далеко ушли…

Робко приползает дух земли.

Спрашиваю я про смертный час.

Мой младенец, хоть и скромен, – вещий.
Знает многое про эти вещи,
Что, скажи-ка, слышал ты о нас?

Что это такое – смертный час?

Темный ест усердно леденец.

Шепчет весело: «И все ведь жили.
Смертный час пришел – и раздавили.
Взяли, раздавили – и конец.

Дай-ка мне четвертый леденец.

Ты рожден дорожным червяком.

На дорожке долго не оставят,
Ползай, ползай, а потом раздавят.
Каждый, в смертный час, под сапогом,

Лопнет на дорожке червяком.

Разные бывают сапоги.

Давят, впрочем, все они похоже,
И с тобою, милый, будет то же,
Чьей-нибудь отведаешь ноги…

Разные на свете сапоги.

Камень, нож иль пуля, всё – сапог.

Кровью ль сердце хрупкое зальется,
Болью ли дыхание сожмется,
Петлей ли раздавит позвонок –

Иль не всё равно, какой сапог?»

Тихо понял я про смертный час.

Я ласкаю гостя, как родного,
Угощаю и пытаю снова:
Вижу, много знаете о нас!

Понял, понял я про смертный час.

Но когда раздавят – что потом?

Что, скажи? Возьми еще леденчик,
Кушай, кушай, мертвенький младенчик!
Нё взял он. И поглядел бочком:

«Лучше не скажу я, что – потом».

Январь 1911

Канн

Не будем как солнце

Ропшину