Том 5. Дар земли

Все-таки он заставил себя приблизиться к жене: на Ахмадшу не смотрел, ни ревности, ни злобы не испытывая к молодому сопернику, только сердечная боль жгла, сжимала клещами горло.

Надя доверчиво и странно спокойно заглянула снизу в его глаза, и он подумал с тоской: «Чего ты вскинулся? Ты же знал об их любви и добровольно подставил голову под обух! Ну вот — принимай заслуженный удар».

Но принять удар он не смог, а, взяв Надю под руку, отстранил ее от Ахмадши, тепло и даже заискивающе посмотрел ей в лицо, и тогда она сказала с какой-то детской уверенностью в своей правоте:

— Почему ты не здороваешься с ним, Алеша? Ведь ты давно знаешь его!

Что можно было возразить? В самом деле, он знал Ахмадшу очень давно. Удивительно серьезный, яснолицый мальчик еще двадцать лет назад пленил его милой непосредственностью. Ласковый мальчик, как он развлекал разведчиков забавными детскими речами!

Груздев неловко повернулся к Ахмадше, осторожно, будто не доверяя себе, сжал в мощной ладони его руку.

— Вот и хорошо! — Надя сразу почувствовала, что смертельно устала, словно перегорела от душевного напряжения, взяла мужа под руку, почти повисла на нем. — Пойдем домой, Алеша! Я просила папу Матвея, чтобы он обязательно позвонил тебе…

Она льнула к Груздеву, но это уже не могло обмануть его: юная женщина искала в нем поддержки, отчаянно хваталась за него, точно падающее дерево, цепляющееся за своих соседей, а душа ее была далеко! И мысли о том, как он ликовал недавно, обжигали Алексея стыдом и печалью.

34

С тяжелым чувством уезжал Груздев в Москву, неохотно уезжал, а ведь, похоже, успешно решалась важнейшая проблема, которой он отдал лет десять жизни.

Надя много работала в эти дни, была то оживленная, то, ссылаясь на нездоровье, печально-задумчивая. Она проводила его ласково, но сдержанно. Алексею показалось даже, что у нее вырвался вздох облегчения, когда он, простившись, садился в машину.

По пути на аэродром, в самолете, на шумных московских улицах Груздев напряженно и мучительно гадал о том, как сложится его дальнейшая жизнь: уйдет от него Надя или не уйдет? Он не пытался ни угрожать, ни разжалобить ее перед своим отъездом, давая ей полное право выбора, стараясь только не подтолкнуть чашу весов в сторону Ахмадши, — отказаться от нее добровольно он не мог даже мысленно.

— Ну, кажется, сдвинулось наше дело с мертвой точки: союзника приобрели сильнейшего. Теперь Карягин подожмет хвост, — заранее торжествовал Беляков, шагая вместе с Алексеем по каменной брусчатке Красной площади. — Пожалуй, можем себя поздравить? Как вы думаете?

Сошкин, поджидавший друзей у ворот Спасской башни, несколько охладил Белякова:

— Большой вес будет иметь заключение, которое дал Госплан! Все-таки на окончательное рассмотрение материалы передали ему… Инстанция — не обойдешь!

Вместе вошли в древний двор Кремля. Мохнатые голубые ели, полные жизни и неизменной прелести, стояли вдоль мощной крепостной стены, ловя хлопья первого снега пушистыми лапами. В расщелинах старых башен, застывших в своем величии, дерзко зеленел мох: темные бойницы, будто давая оценку, щурились на новые дома, растущие в Замоскворечье. Народу в Кремле, открытом теперь для всех, кто хотел взглянуть на драгоценные памятники седой русской старины, было предостаточно: на папертях соборов, у колокольни Ивана Великого, у черных махин Царь-колокола и Царь-пушки, возле дворцов, где происходили съезды, — везде виднелись оживленные экскурсанты.

Друзья прошлись по каменным плитам мимо соборов и царских палат, обсуждая возможные повороты предстоящего большого разговора. Постепенно лихорадочное возбуждение захлестнуло целиком и Груздева. Общее настроение подогрел Щелгунов, издалека высмотревший рослых «татар». С его приходом иностранцы — наводившие фотоаппараты на все достопримечательности Кремля, стали с любопытством приглядываться и к русским богатырям.

— Госплан дал отрицательное заключение по нашему вопросу, — сообщил Щелгунов. — Хватает же наглости!..

Сошкин выругался, а Груздев сразу занервничал:

— Идем в Совет Министров, а то еще опоздаем к назначенному часу. Видно, опять бой предстоит серьезный!

Когда проходили по просторным коридорам правительственного здания, над куполом которого шелково стелется-вьется Красное знамя, знакомое всей стране, Груздев наконец-то забыл свои сердечные невзгоды.

Перешептываясь, как заговорщики, и шурша бумагами, сидели они, ожидая в светлой приемной (все-таки пришли раньше назначенного часа). Точно по расписанию явились тяжеловесный Работников и его сторонники, а следом, будто просочился в дверь — не стукнув, не скрипнув, — Карягин и сразу устремился здороваться к помощникам заместителя председателя, стараясь обворожить их ангельски-невинными пустыми глазами и сладчайшей улыбкой.

Беляков поздоровался с ним, тоже нежно улыбаясь, Щелгунов — с презрительной миной, Сошкин — равнодушно, а Груздев так и ожег его тяжелой ненавистью во взгляде.