Том 5. Дар земли

Все сразу засуетились: кто совал полотенце, кто, расплескивая, подносил ковш с водой, кто полосовал скинутую с плеч рубаху.

— Перевяжем — и в больницу, к Елене Артемьевне, — говорила Дина.

Глядя, как она с помощью Семена и бурового мастера прикладывала самодельные пакеты к ранам на теле Щелгунова, как бинтовала его, пустив в ход даже подсунутую кем-то пеструю занавеску, Алексей думал: «Вчера яблони погубили, сегодня до хорошего человека добрались».

В районной больнице Щелгунова сразу пронесли в операционную.

Осмотрев его, Елена вышла к Груздеву.

— Есть надежда?

— Раны глубокие, но сердце не задето. — И Елена надолго опять исчезла за дверями операционной.

Алексей остался в коридорчике, ожидая, чем кончится вмешательство хирурга, волновался, тревожно посматривал на часы. Потом он услышал голос Хатири в родильном отделении:

— Пустите меня к нему! Пустите!

— Успокойся. Он будет жить. Так ты только повредишь и себе и ему.

«Это Дина ее уговаривает. Кто успел сообщить Хатире о несчастье? У кого повернулся язык сказать о нем женщине, еще не окрепшей после родов?» Груздев встал, стараясь не топать, вышел на улицу и направился туда, где в воскресные дни шумел базар, а в будни сидели одинокие торговки с крынками топленого молока и лукошками яиц.

Увидев шумное скопище людей, телеги с задранными оглоблями, лошадей, стоявших в сторонке у коновязей, Алексей сообразил, что сегодня как раз воскресенье. Вот потому и собрались со всего района деревенские жители.

Тяжелая весна, голодная. В прошлом году суховей опустошил поля, а излишки хлеба от прежних урожаев кулаки, воюя с новым строем, запрятали в глубокие ямы. Но на базары люди все равно съезжаются: кого нужда гонит, кого неуемная жажда корысти. Там пух и перо в ситцевых наволоках, там беленькие, бочонки, рядом корзины, обливные горшки и корчаги. Старый бабай в рваном бешмете тащит под мышкой такого же старого и обдерганного гусака; мужичок расположился с топорищами — авось наклюнется кто. Старуха сидит в телеге, свесив из-под опавшей на острых коленях холстинной юбки большие ноги в чистых онучах и новых лаптях. Одной рукой придерживает донце с расписанным шестиком для кудели, другой — бочонок с медом.

Возле чернобородый цыган сует гражданину с портфелем комок масла, обернутый в газету, твердит назойливо:

— Ведь это пишша!

Должно быть, дорого заломил, а сбавить жаль, и покупателя отпускать не охота.

Тут — споры о политике, там — бабья свара невесть из-за чего; ребятишки снуют, как чертенята, карабкаются на телеги, оглушают всех глиняными и тальниковыми свистульками.

Алексей покружился в людском водовороте, купил у старухи в новых лаптях стакан меду, у заезжего спекулянта — крендель сдобный, хотя и черствый, да шоколадку-батончик. С этим и вернулся в больницу.

Щелгунова уже перенесли в палату. Огромный, он едва помещался на койке, ступни длинных ног, просунутых сквозь железные прутья, лежали на подставленном табурете. Костлявая грудь тяжело вздымалась.

— Спит. Наркоз еще долго будет действовать.

При виде покупок Алексея Елена оживилась, точно маленькая девочка, ожидающая подарка, но сразу поняла:

— Хатире принес?

— Да. Как она?

— Плачет. Не верит, что Денис будет жить. Пойди поговори с нею. Старшего мальчика мы у больничной сторожихи устроили.

Алексей прошел в родильное отделение. Серые глаза Хатири-Христины, покрасневшие от слез, с боязнью устремились к нему.

— Ничего, жив твой богатырь. Очень рад, что ты ему второго сына родила. — Алексей положил гостинцы на столик, наклонясь, заглянул в деревянную кроватку, вплотную придвинутую к койке матери.

Розовое личико младенца с припухлыми веками и еле намеченными бровками забавно выглядывало из пеленок, туго обвитых свивальником: мальчишка спал, оттопырив крохотную губку, чуть посапывал; пахло от него теплым молоком.

«Эх ты, смешной какой! Нефтяник будущий!»

Пришло на ум, что и у Елены может родиться ребенок. Вот такое же беспомощное существо, а потом оно станет звонкоголосым озорником или девочкой, нежненькой и черноволосой, как Елена.

Алексей снова встретил взгляд измученной Хатири, улыбнулся.

— Надежно починили Дениса. Елена сказала, что он проживет еще лет сто. Значит, и плакать незачем. Говорят, молоко от этого у матерей портится. А хороший какой мальчишка!

— Хороший, — подтвердила Хатиря, и хотя слезы у нее потекли сильнее, но это было уже, как дождь под солнцем: и плакала и улыбалась.

Унося в душе отсвет этой материнской улыбки, Алексей вернулся к жене, которая ожидала его в опустевшей приемной.

— Хорошо, что я была здесь, когда привезли Щелгунова, но только отличное здоровье его выручило.

После пережитого глаза Елены запали, но она показалась Алексею еще краше.

— Какое потрясающее чувство — сознание того, что ты помог спасти человеческую жизнь! — с волнением и какой-то непонятной глубинной грустью сказала она. — Говорят, ко всему можно привыкнуть. Пожалуй, верно, если речь идет об условиях существования, но врач никогда не может привыкнуть ни к страданиям больного, ни к чуду возрождения его из мертвых.