Том 5. Энн Виккерс

— Вы знаете, мисс Виккерс, тут ничего не поделаешь. Я знаком с ней дольше, чем вы. Бесполезно даже пытаться уговорить нашу Арденс пригласить Типла просто потому, что он архитектор с воображением и со способностями. Нет, он никому не известен, тогда как мистер Тафтуол считается ведущим в своей профессии с тех пор, как прославился факонерским небоскребом, который целиком создал сам, если не считать общего проекта и деталей, — а их он, конечно, заказал кому-то другому. Кроме того, его агент по рекламе занимается своим делом с энтузиазмом, не то, что вы. Он будет с радостью сотрудничать с вами, добиваясь бесплатной рекламы не только для мистера Тафтуола, но и для Арденс. Вы должны понять, что в нынешнее время даже из красоты можно извлечь практическую пользу.

Энн опустила голову и, взглянув исподлобья на Линдсея Этвелла, с изумлением спросила:

— Неужели вы тоже раскусили Арденс?

— Т-с-с! Вы, чего доброго, скоро начнете критиковать президента Вильсона или «христианскую науку»![117]

После этого разговора, приходя к Арденс, Этвелл всегда перед уходом оказывался в кабинете Энн, и они беседовали о Джеймсе Джойсе[118] и на другие изысканные и безразличные темы. Однажды он любезно пригласил Энн пообедать у Шерри. Это произошло в тот осенний день, когда мисс Бенескотен сделала Энн выговор за то, что она тратит время на Приют для мальчишек — газетчиков, который был уже достаточно благоустроен и ничего не мог прибавить к славе Арденс, и в три часа Энн коротко заявила об уходе, проработав у Арденс ровно шесть месяцев.

В четыре часа она уже была в бюро путешествии.

Три дня спустя, в субботу, в двенадцать ночи, Энн отплыла в Англию. Планы ее не шли дальше Плимутского мола.

На пристани она была взволнована не зверинцем провожающих с их поцелуями, букетами и джином; она достаточно привыкла к легкомысленным сборищам Ист — Сайда. Ее взволновало ощущение силы и целеустремленности, таившихся в четких линиях парохода, в ослепительной белизне крашеной стальной обшивки, в чудовищно властном гудке. Мощь! Не изворотливое могущество мисс Бенескотен, а чистая мощь стали и пара… Й до Англии не больше часов, чем от понедельника до субботы нудного, усыпляющего сидения на службе! Она спустилась вниз, в удивительно компактную роскошь серо-розовой каюты.

Ее провожали Пэт Брэмбл, с усталыми глазами, как всегда уравновешенная, в белой кроличьей шубке со стоячим воротником, доктор Уормсер, мисс Данциг из рочестерского народного дома, мисс Идее и доктор Уилсон Тай из Корлиз-Хук. Было шумно, всю каюту завалили розами, конфетами и экземплярами «Не от мира сего» и «Возраста невинности». И вдруг в дверях появился улыбающийся Линдсей Этвелл.

— Как я рада! — с девичьей застенчивостью пробормотала Энн. — Откуда вы узнали, что я уезжаю?

— Это было не так уж трудно для проницательного юридического ума. Я слышал, как вы утром сказали дворецкому, что отплываете сегодня. А единственный пароход, который отплывает сегодня, — ваш. Энн, надеюсь, что путешествие будет великолепным. Сделайте для меня одну вещь! Поезжайте в Корнуэлл. Там есть изумительная деревушка Сент-Моген в долине Ленхерн, такая старинная, тихая, вся в зелени, с «перпендикулярной» башней, которая много старше Америки. Потом пройдите по взморью до мыса Пентайр. Летом, когда я там был, он утопал в дроке и золотом серпнике. Море оттуда кажется безбрежным и лиловым. Я просиживал там часами, прислонившись к рюкзаку. Расскажете мне про это, когда вернетесь. Счастливого пути, Энн!

Он ушел, и пароход заревел: «У-у-у! Тра-а-ап у-у — убра-а-ать! У-у-у!»

ГЛАВА XXI

Видимость не превышала трех миль. Рваные серые облака, слившись с серой, взрытой рябинами дождя бесконечной зыбью, поглотили горизонт и отрезали пароход от всего мира. Монотонной устойчивости суши как не бывало. Глядя на бодрых стюардов, Энн скоро убедилась, что все происходящее вполне нормально, и, преодолев неловкость сухопутного жителя, даже получала удовольствие от ровного покачивания судна. Закутавшись потеплее, она сидела на палубе, чувствуя, что ее неугомонная деловитость бесследно исчезла и теперь она так же далека от повседневности, как этот одинокий, затерянный в море корабль.

«Отныне и до тех пор, пока я снова не ступлю на нью-йоркскую пристань, я должна выбросить из головы социальное обеспечение, реформы, работу, передовых мыслителей и вообще все, кроме приключений», — поклялась она себе.

На пароходе она будет танцевать, заниматься флиртом, держать пари по поводу скорости и каждый вечер пить по два коктейля. В Европе она будет посещать только развалины замков, живописные деревушки, кафе и знаменитые картинные галереи — словом, ту Европу, которую изображают на открытках.

Путеводной звездой и вдохновителем своих странствий Энн избрала «Романс» Эндрью Лэнга.[119]