В те дни, когда в садах ЛицеяЯ безмятежно расцветал, Читал украдкой Апулея,А над Виргилием зевал,Когда ленился и проказил,По кровле и в окошко лазил,И забывал латинский классДля алых уст и черных глаз;Когда тревожить начиналаМне сердце смутная печаль,Когда таинственная дальМои мечтанья увлекала,И летом ....... для дняБудили радостно меня,——Когда французом называлиМеня задорные друзья,Когда педанты предрекали,Что ввек повесой буду я,Когда по розовому полюРезвились и бесились вволю,Когда в тени густых аллейЯ слушал клики лебедей,На воды светлые взирая,Или когда среди равнин......................Кагульский мрамор навещая.......................
Строфа XXIII оканчивалась стихами:
И слова не было в речахНи о дожде, ни о чепцах.
Далее следовали две строфы:
В гостиной истинно дворянскойЧуждались щегольства речейИ щекотливости мещанскойЖурнальных чопорных судей.Хозяйкой светской и свободнойБыл принят слог простонародныйИ не пугал ее ушейЖивою странностью своей(Чему, наверно, удивится, Готовя свой разборный лист,Иной глубокий журналист;Но в свете мало ль что творится,О чем у нас не помышлял,Быть может, ни один журнал!).——Никто насмешкою холоднойВстречать не думал старика,Заметя воротник немодныйПод бантом шейного платка.Хозяйка спесью не смущалаИ новичка-провинциала;Равно для всех она былаНепринужденна н мила.Лишь путешественник залетный,Блестящий лондонский нахал,Полуулыбку возбуждалСвоей осанкою заботной;И быстро обмененный взорЕму был общий приговор.
Строфа XXIV. После нее — в беловой рукописи:
И та, которой улыбаласьРасцветшей жизни благодать,И та, которая сбираласьУж общим мненьем управлять,И представительница света,И та, чья скромная планетаДолжна была когда-нибудьСмиренным счастием блеснуть,И та, которой сердце, тайноНося безумной страсти казнь,Питало ревность и боязнь,—Соединенные случайно,Друг дружке чуждые душой,Сидели тут одна с другой.
Строфа XXV. Вместо этой строфы — в беловой рукописи:
Тут был на эпиграммы падкийНа всё сердитый князь Бродин:На чай хозяйки слишком сладкий, На глупость дам, на тон мужчин,На вензель, двум сироткам данный,На толки про роман туманный,На пустоту жены своейИ на неловкость дочерей;Тут был один диктатор бальный,Прыгун суровый, должностной;У стенки фертик молодойСтоял картинкою журнальной,Румян, как вербный херувим,Затянут, нем и недвижим.
Строфа XXVI. Вместо стихов 5—14 в беловой рукописи: