Том 5. Калина красная

Вот длинный проход влюбленного героя. Длинный-длинный! Пустая ночная улица, мигающие семафоры, шаги. Все. Еще стихи. Почему не скучно? Ведь – любовь. Первая. Сильная. А тут – длиннейший проход. Попытаюсь разобраться. Сам с собой, по крайней мере. Сколько раз решалась эта тема – любовь! Авторы всегда понимают свою особую ответственность перед читателем, зрителем, слушателем, когда дело доходило до любви. Судей-то тут сколько! Вечная, вечно новая тема. Хуциев решает ее неожиданно просто: семафоры, улица, шаги. На это надо отважиться. Скажут да ведь все уж подготовлено, была капель, была бессонница... А тут видим, просто идет влюбленный человек. Ну да, конечно. Но я хочу видеть, как идет влюбленный человек, как он несет свою любовь. И автор тоже. Собственно, потому и хочется мне этого, что автор велел. Он идет рядом со своим героем как верный друг, все понимает и помалкивает. И оттого, что автор любит его, мне радостно за них обоих. И оттого, что их чувство настоящее, они не боятся долго идти молча. Сколько требовалось метров на проход! Режиссер чутьем художника точно отмерил – ни больше ни меньше.

Простота и смелость решения здесь родились от искреннего, неподдельного отношения автора к своим героям – он их любит, своих парней, страстно хочет, чтоб все у них устроилось хорошо. Иначе могло быть: «пробег», не «проход» – где-нибудь в березовой роще с деревьями по переднему плану, кр. – «он», кр. – «она». Ср. – «он» и «она» бегут, он догоняет ее. Кр. – смех. Зрителя били бы по башке этими «кр.» и «ср.» (крупный и средний план. – Прим, ред.): знай: это – любовь! Любовь! Любовь! Не будь дураком, не прозевай ответственного момента. Как в другом случае били под дых и говорили: «Если ты, идиот, не понимаешь, что это – драма народная, что человек оттого и жесток, что хочет добра людям, – вставай и уходи с нашего фильма».

Мне сцена ночного прохода больше всего нравится в фильме. Тут даже и стихов не надо бы, пожалуй. Но это слабость Хуциева – стихи... О стихах, кстати.

Есть в фильме вечер поэзии. В том виде, как он сейчас, раздражает. Звучат откуда-то голоса поэтов, видно, как внимательно слушают люди и герои фильма... А поэтов нет. Голоса. У зрителя, наверно, возникает желание крикнуть с досадой: «Да доведи ты маленько камеру, дай же посмотреть, кто стихи-то читает!» Я в материале видел поэтов – это было хорошо. Я подумал тогда с гордостью: рабочие парни – наши герои – а поди отличи их от студентов, служащих, вообще «культурных» людей. По разным обстоятельствам режиссер вынужден был убрать поэтов. Может быть, есть возможность вернуть их! Хорошо бы! Это увеличит объем фильма, сроднит разные слои нашего общества, ибо ведь и там, на сцене, есть такие же молодые люди, и они тоже ищут свое точное место в жизни, как и герои наши. Там, на сцене, есть и представители старшего поколения, голоса которых звучат уверенно, ясно и недвусмысленно: вы не должны забыть святое дело отцов ваших, больше того: вы должны довести его до конца. Это прямо в духе героев – это идея фильма. Ищите, но найдите.

Если разбирать сцены, нужно говорить долго, хоть, в общем-то, так легче. Вот сцена с продовольственной карточкой, найденной в книге. Когда-то – она была так нужна! – ее потеряли. Теперь нашли. Можно улыбнуться, но нужно и задуматься. Мысль той сцены, «голос» ее горестно и сильно звучит в сцене вечеринки. И, наконец, в сцене с отцом, погибшим на войне, он торжественно и взволнованно требует: «Вы не должны забывать!» Тут вот я вплотную думаю о народе, и оттого, что фильм развивается внешне спокойно, просто, естественно, не бьет по нервам, не кружит голову, мысль успевает вырасти в гордую веру в наш народ и дело его: подвиг его, бессмертный в веках, будет источником бодрости и надежды не одному поколению Родины.

Рядом с подобными сценами соседствуют такие, где радостно удивляет чувство молодой неподкупной совести, глубокой человечности и чистоты. Сцена первого «грехопадения» героя... Раздолье ханжам и демагогам. А в этом много больше порядочности, нежели в той, какую уныло и безрадостно долгие годы влачат закаленные бойцы кухонных дрязг и тихие мастера шипения на все, что не создано по образу и подобию их. Счастливо найденный первый снег; глубокий след от ног... Запах снега просто чувствуется. Белизна его и свежесть подчеркивает душевную чистоту героя.

Пора сказать об операторе фильма М.Пилихиной. Это ее рук дело – и снег девственной белизны, без которого, пожалуй, некий микроб нечистоплотности и проник бы в сцену (представляю себе: грязное небо, слякоть – тоскливо сделалось бы), и пустая ночная улица, такая гулкая, чистая, мокрая, такая необычно просторная, и водоворот первомайской демонстрации, живой, нестандартный, и двор московский с землей, утоптанной под турником и со следами дневного детского мира, и дома московские. В фильме все живет.