Читаем Том 5. Наука и просветительство полностью

Бродский любил пикироваться с филологами, высказывать свои часто парадоксальные суждения, прежде всего в том, что касалось квартета поэтов Пастернак – Мандельштам – Ахматова – Цветаева. Он не стремился к тому, чтобы выходить победителем в таких спорах, гораздо более важным для него было знать мнение специалистов. Так, он был очень доволен, что его эссе «Об одном стихотворении» получило значительный резонанс среди историков литературы. Гаспаров особо ценил этот анализ «Новогоднего» Цветаевой, о чем, в частности, сообщал в другом письме с той же конференции в Амхерсте: «Бродский разбирал стихи МЦ и Пастернака, о Магдалине гораздо хуже, чем мог бы. (Его разбор „Новогоднего“ ведь был замечателен)».

Бродский однажды обмолвился, процитировав Александра Блока: «Я не претендую на то, чтобы быть филологом. Филология – это труд адский. Зато у филологов я могу выспросить, что же там было на самом деле. Мне, прежде всего, интересно знать, как „жили поэты“». Причиной участия Бродского в таких филологических беседах была безусловная для него необходимость определить свое место в «коллективной биографии эпохи». Этот термин родился в прениях на конференции к столетию О. Мандельштама в 1991 году в Лондоне:

Гаспаров. <…> Мы не изучаем процесс творчества – до этого наука психология еще не дошла; мы изучаем процесс восприятия, собственного восприятия. Поскольку мы просто читатели, мы, конечно, не обязаны этим заниматься, но поскольку мы филологи, каждый из нас обязан дать по крайней мере самому себе отчет в том, почему он воспринимает этот текст именно так. <…>

Бродский. Но это носит тогда в конечном счете характер автобиографический, не правда ли?

Гаспаров. Пока каждый из нас занимается этим наедине с собой – да; а когда мы общаемся друг с другом – это уже становится коллективной биографией.

Бродский (очень довольный ответом). А!.. – Замечательно! (Смех.)

Так, именно с точки зрения «коллективной биографии эпохи», и должен быть прочитан «интеллигентский разговор» Бродского, Гаспарова и Флейшмана. С разрешения вдовы ученого А. М. Зотовой мы публикуем здесь конспект по копии из записной книжки Михаила Леоновича Гаспарова.

А. Устинов

– Как вы себе представляете Пушкина, если бы он убил Дантеса, а не Дантес его? – Представляю по Вл. Соловьеву, ничего лучше не могу придумать. – Ведь Дантес вряд ли хотел убивать. Почему он попал ему в живот? Скверная мысль: может быть, целился в пах? – Исключено: ниже пояса не целились, дуэльный этикет не позволял. – А если бы попал? – Очень повредил бы своей репутации. – Совсем трудно стало представлять себе, что такое честь. Сдержанность: оскорбление от низшего не ощущается оскорблением. В коммунальной квартире так прожить трудно. У Ахматовой было очень дворянское поведение. – Это она писала: для кого дуэль предрассудок, тот не должен заниматься Пушкиным? – Да. – О себе она думала, что понимает дуэль, хотя в ее время дуэли были совсем не те. – Как Евг. Иванов писал Блоку по поводу секундантства, помните? «Помилуй, что ты затеял: что, если, избави Боже, не Боря тебя убьет, а ты Борю, – как ты тогда ему в глаза смотреть будешь? и потом, мне неясны некоторые технические подробности, например: куда девать труп…» Вот это по Соловьеву.

– Отчего Пастернак обратился к Христу? – А отчего Ахматова стала ощущать себя дворянкой? Когда отступаешь, то уже не разбираешь, что принимать, а что нет. – Ахматова смолоду верующая. – Пастернак, вероятно, тоже: бытовая религиозность, елки из «Живаго». – Нет, у Пастернака сложнее: была память о еврействе. – А я думаю, просто оттого, что стихи перестали получаться. – А почему перестали? – Он не мог отделаться от двух противоестественных желаний: хотел жить и хотел, чтобы мир имел смысл. Второе даже противоестественней. – Не смог отгородиться от среды: дача была фикцией, все равно варился в общем писательском соку. – Ему навязывали репутацию лучшего советского поэта, а он долго не решался ее отбросить, только в 1937-м.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Рахманинов
Рахманинов

Книга о выдающемся музыканте XX века, чьё уникальное творчество (великий композитор, блестящий пианист, вдумчивый дирижёр,) давно покорило материки и народы, а громкая слава и популярность исполнительства могут соперничать лишь с мировой славой П. И. Чайковского. «Странствующий музыкант» — так с юности повторял Сергей Рахманинов. Бесприютное детство, неустроенная жизнь, скитания из дома в дом: Зверев, Сатины, временное пристанище у друзей, комнаты внаём… Те же скитания и внутри личной жизни. На чужбине он как будто напророчил сам себе знакомое поприще — стал скитальцем, странствующим музыкантом, который принёс с собой русский мелос и русскую душу, без которых не мог сочинять. Судьба отечества не могла не задевать его «заграничной жизни». Помощь русским по всему миру, посылки нуждающимся, пожертвования на оборону и Красную армию — всех благодеяний музыканта не перечислить. Но главное — музыка Рахманинова поддерживала людские души. Соединяя их в годины беды и победы, автор книги сумел ёмко и выразительно воссоздать образ музыканта и Человека с большой буквы.знак информационной продукции 16 +

Сергей Романович Федякин

Биографии и Мемуары / Музыка / Прочее / Документальное