Том 5. Наука и просветительство

Простите, Михаил Леонович, неспособность выполнить никакие Ваши просьбы! И пока «перекрещение социальных связей», которое, как Вы чувствовали, было Вашей личностью, еще так близко и ощутимо, пока расхождение этих линий еще не нарушило строй приходящих иногда электронных писем, сказать281 Вам вслед, что тексты, которые Вы оставили, не просто интересны, но способны «наводить» смысл в читателе, даже в читателе близком к отчаянию, когда «De trop» берет его за горло. А Вы нашли «этому страшному чувству веселую иллюстрацию» и оправдали, а может быть, и спасли многих. Виктор Борисович Шкловский был бы не менее доволен, чем халиф282.

* * *

В начале XVIII века в истории произошло удивительное событие. После долгой медлительности сильно ускорился прирост населения на земле, и человечество не поняло, конечно, но почувствовало, что оно выстояло в многотысячелетней борьбе с природой, что оно не будет сметено случайным мором или мировым похолоданием, что оно твердо стоит на своих ногах и может обращать свои взоры не в небо, а вокруг себя и в себя. В это время всем известный Дефо написал «Робинзона Крузо» – деловито-конкретный, полный практических подробностей рассказ об этой самой победе человека над природой один на один; а его современник, чиновник адмиралтейства Пипс283 стал вести бесконечный «Дневник Пипса», весь заполненный такими же прозаическими мелочными подробностями повседневной лондонской жизни – и это оказалось не менее интересно, чем тропическая экзотика Дефо. Обжитой, обыденный быт – быт, а не события! – стал предметом переживаний и описаний. И это чувство было настолько массовым и повсеместным, что передовой Англии Дефо и Пипса всего лишь через несколько десятилетий откликнулась отсталая Россия «Записками» Болотова.

Андрей Тимофеевич Болотов прожил почти сто лет: 1738–1833. Вся эта его жизнь была именно бытом, а не событиями: ничем не замечательная жизнь ничем не замечательного человека, воплощение золотой середины, умеренность и аккуратность. Среднепоместный дворянин, смолоду – на военной службе, с 24 лет – в своем тульском имении, с 36 лет – управляющий одной, а потом другой волостью государственных крестьян, с 60 лет – опять на покое в своем поместье, непрерывная сельская жизнь с редкими выездами в Москву и одним-единственным в Петербург. Из многих тысяч своих товарищей по дворянскому сословию он выделялся только одним качеством: он был графоман.

Все сочинения его никогда не были собраны – так их много. Подавляющая часть их – деловые статьи по хозяйству: он был деятельным членом Вольного экономического общества, при Екатерине II старавшегося об усовершенствовании крепостной экономики. Его упражнения в стихах, драмах и в том, что тогда называлось в России «философией», не выходят за пределы просвещенного дилетантства. Но питательной основой всего им написанного был дневник, который он вел, по-видимому, всю жизнь. На основе этого дневника он в старости стал писать свои «Записки» – «Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков», в условной форме «писем к другу». Они огромны: 300 «писем», 29 рукописных томов, писанных в 1789–1816 годах и обрывающихся на описании 1795‐го («Первый день сего 1795 года, который был 20539 днем моей жизни, провел я в кругу моего семейства…»); потом отыскались черновики и более поздних частей. Впервые напечатаны они были только в 1871–1873 годах в приложении к журналу «Русская старина», охотно публиковавшему такие бытовые материалы, в четырех больших томах. То, что извлек из них Виктор Шкловский для своей «Краткой, но достоверной повести о дворянине Болотове» (1929), – это приблизительно одна двадцатая часть написанного Болотовым в «Записках».

Почему Шкловский заинтересовался Болотовым? Отношение молодой советской культуры этих лет к русскому XVIII веку было двойственным. С одной стороны, это, конечно, был век крепостнических ужасов, век Салтычихи и Пугачева, материал для изобличения проклятого прошлого. С другой стороны, это был не только закат русского крепостничества, но и восход – хотя и оборванный – русской буржуазной культуры; а на восходные периоды истории прежних классов новый восходящий пролетарский класс оглядывался охотно и удовлетворенно, видя в них залог собственного дальнейшего расцвета.