Том 5. Наука и просветительство

После конференции в тесной комнате был так называемый банкет. У меня были вопросы к Л. Я. Гинзбург, и я сел за тот конец стола, где сидели и она, и Б. Я. Бухштаб, и Зара Григорьевна. Чтобы снискать доверие, я сказал Л. Я., что читал и такую не очень известную ее книгу, как «Агентство Пинкертона» (Молодая гвардия, 1930). Она заулыбалась, но без удовольствия. (А сбоку раздался полуиронический-полуобиженный голос Б. Я. Бухштаба: «А мою повесть „Клеточников“ в „Еже“ не читали?» Мне стало стыдно – и поделом, повесть оказалась прекрасная.) Зато кто неожиданно оживился, так это Зара Григорьевна: «Я ведь по детской литературе защищала кандидатскую диссертацию». Я об этом не знал; и непредусмотренный разговор на неожиданную тему получился очень увлекательным.

Мне так и не случилось прочитать то, что когда-то писала Зара Григорьевна о детской литературе. Но с тех пор я часто вспоминал об этом и над ее работами о Блоке и его эпохе. У этих двух областей в нашей науке до 1960 года был один общий признак: нетронутость. О Пясте и Ремизове знали не больше, чем об «Агентстве Пинкертона» или «Клеточникове». Поднимать и упорядочивать материал приходилось одинаково по-целинному, и опыт шел на пользу. Статьи З. Г. о частных вопросах поэтики Блока казались лучами, с разных сторон просвечивавшими толщу огромной историко-культурной проблемы, и проблема прояснялась. Приходилось оперировать понятиями трудноопределимыми, как стихии: темное начало, светлое начало, страшный мир, новая жизнь. Обычно когда так пишут, то читать неинтересно: да, из стихии можно сделать такой-то вывод, но можно, наверное, и противоположный. А у Зары Григорьевны и самые аморфные интуитивные категории вели себя по безукоризненным правилам логики и прояснялись в несомненные выводы.

Она замечательно умела слушать собеседника: ей во всем было интересно находить новые и новые подробности для возникающей картины русского символизма. Она не боялась, что иные из них могут повлечь перестройку картины, и голос у нее в разговоре всегда был удивленно-радостный.

Старая античница Мария Евгеньевна Грабарь-Пассек (уроженка Юрьева, частая гостья Тарту, добрая знакомая Лотманов – «Лётманов», как по-старинному произносила она) говорила об академике М. М. Покровском, у которого она училась: «как будто с Цицероном чай пил». О Заре Григорьевне иногда хотелось сказать: как будто с Блоком стихи писала.

Женщины в нашем «трудном» обществе несут двойные тяжести. У Зары Григорьевны была не только наука и не только преподавание, но и дом, и семья, и быт, и болезни близких. В русской былине, где Добрыня усмиряет Алешу, есть строчка: «За бухканьем не слышно охканья». Зара Григорьевна пришла от нее в восторг: «точь-в-точь мы с нашими сыновьями». Когда один из этих сыновей стал специализироваться по стиховедению, она тревожно спрашивала меня: «Ну как?» Потом вместе с ним она написала свою последнюю книжку – учебное пособие по литературе русского модернизма, которое мы еще не успели оценить по-настоящему. Чтобы так просто говорить о сложных предметах (кажется мне), ей тоже пригодился опыт работы с детской литературой.

Она не любила культа личности в науке. Я тоже его не люблю. Но для всех, кто ее знал, блоковедение без нее будет уже не то, что при ней.

О ДРАМЕ Б. И. ЯРХО 287