Том 5. Наука и просветительство

Здесь – важная подробность. Как к иноязычным и своеязычным образцам, так поэт относится и к собственным уже написанным стихам, и к первоначальным вариантам пишущихся стихов – вбирая достигнутое и отталкиваясь от достигнутого, стараясь быть верным себе, но не повторяться (статьи «Генезис поэтического произведения» и «Variantes textuelles et l’étude méthodologique des styles poétiques individuels»). Процесс творчества не так иррационален, как представляют романтики: это показывают те счастливые случаи, когда мы можем проследить ход работы поэта по его сохранившимся черновикам. Это направление исследования развилось во Франции во главе с Л. Робелем, И. Ю. Подгаецкая с ним сотрудничала, присматривалась, как случайные слова на листке, на котором пишется черновик, могут подсказать поэту поворот темы или как определить понятия «ранний, зрелый и поздний стиль» автора. Но изучение процесса не отменяет изучения результата: это только сами поэты настаивают на том, что творчество важнее сотворенного, чтобы сделать вид: «а я хотел еще лучше, чем получилось».

Как совмещаются и взаимодействуют тенденции к усвоению традиции и к отталкиванию от нее, показывается в статье «Поэтика Плеяды». Это здесь сказано, что при становлении равнодействующей этих двух тенденций «путь „золотой середины“, синтез старых и новых принципов может произойти лишь при максималистской установке на новое». Пример нерезкого отталкивания от традиции – поэзия Л. Лабе (статья «Луиза Лабе, Прекрасная Канатчица»), прививающая к французской итальянскую поэтическую традицию, но не забывающая о национальной. Она шла по пути эволюции, а не революции. А перспективнее оказался путь Плеяды – желание начать с нуля, не компромисс с национальной традицией, а вызывающий отказ от нее. Маро и Себиле были осторожными французскими Кантемирами, а путь проложили Ронсар и дю Белле, французские Ломоносовы. Но полный отказ от национальной традиции оказывается фикцией, и постепенно литературные революционеры сами канонизируются, сами вызывают отталкивание у потомков-классицистов, и начинается новый круг литературной эволюции.

Так складывается национальная традиция и все более крепнет и подавляет. Это никоим образом не противопоставляет ее другим национальным традициям, наоборот: именно в те моменты, когда национальная традиция, как считается, полнее всего выразила себя (это так называемая «классика»), национальная литература полнее и органичнее всего входит в мировую литературу (статьи «К понятию „классический стиль“» и «О французском классическом стиле»). Но специфика национальных традиций очень видна при сопоставлении одинаковых жанров в разных литературах. Во французской литературе классического XVII века лирическая поэзия уже насчитывала за собой не меньше трех веков развития, а в русской литературе пушкинского времени – только век. Басня – жанр не лирический, однако судьба ее оказалась определена этой ролью лирики в двух литературах (статья «Поэтика жанра и национальное своеобразие»). Русская басня сложилась под влиянием французской басни – Крылов даже свой пресловутый житейский образ строил по образцу Лафонтена (об этом Ирина Юрьевна рассказывала очень интересно, но в статье написать не пожелала). Однако результаты оказались различные: французская басня в своем пути эволюционировала от морали к лиричности, а русская басня – от сюжетной части к эпичности и драматичности. Не надо считать это национальной самобытностью, это не природа, а история. В эволюции басни чередуются волны морализма и эстетства, а для русского эстетства у Дмитриева еще не накопилось языковых средств, поэтому он оказался преждевременным и уступил место Крылову. А сто лет спустя, когда, наоборот, русская литература влияла на французскую в области революционной гражданской поэзии (статьи «Поэтика гражданственности» и «Эхо образов»), точно так же оказалось, что гражданская поэзия у Элюара – лиричная, книжная (но от этого не менее действенная), хотя у Маяковского она была публицистической, площадной. Не надо забывать и о том, что национальная традиция никогда не бывает единой, она расслаивается на высокую и низовую, на Гюго и Беранже (статья «Соотношение „народного“ и „национального“ в поэтическом стиле»), которые решают одинаковые задачи разными средствами, и Гюго оказывается неожиданно созвучен с Некрасовым, а Беранже – любимым поэтом Льва Толстого. Это небезразлично для сегодняшнего соперничества русских авангардистов с почвенниками.