Том 5. Переводы. О переводах и переводчиках

Он прожил почти сто лет. Как перед Нестором, перед ним сменилось три поколения. Я застал его уже в его последние годы: готовился к изданию давным-давно переведенный им полный Катулл. Он сидел за столом прямой, слепой и чуткий, редактирование шло на слух. Такое-то место неудачно. Читается русская строка; читается латинская строка. Самые главные латинские слова в точном переводе никак не могут вместиться в русский стих; нужно действовать обходом. Какие еще возможны словосочетания? через метафору? через народное просторечие? Предлагает он, предлагаю я, взвешиваются плюсы и минусы, оба варианта отвергаются. «Пятьдесят лет назад я бы мог себе это позволить, а сейчас не могу». Он еще раз вслушивается в латинскую строку. А вот это русское слово, пожалуй, пригодится: на какое место в строке оно встанет? какие потянет за собой? а может быть, можно иначе? Вот и болванка строки; потом обкатка строки; потом проверка, как согласуется новый вариант со всем окружающим текстом. Каждый шаг — здраво мотивирован: все за, все против. Говорит только разум, никакой вкусовщины. «Постылый» — не пойдет, слишком просторечно звучит, по-кольцовски. Но ведь и у Пушкина: «Постылой жизни мишура»? Тогда — другое дело, годится.

«Будем относиться по-доброму к историческим событиям — и тогда, может быть, и они будут добрее к нам», — сказал он, когда праздновалось его 95-летие. С тех пор я все чаще вспоминаю эти его слова.

СОНЕТЫ ШЕКСПИРА — ПЕРЕВОДЫ МАРШАКА [226]

Сонеты Шекспира в переводах С. Я. Маршака — явление в русской литературе исключительное. Кажется, со времен Жуковского не было или почти не было другого стихотворного перевода, который в сознании читателей встал бы так прочно рядом с произведениями оригинальной русской поэзии. Их много хвалили, но — как это ни странно — их мало изучали. А изучение их на редкость интересно. Особенно — с точки зрения основной проблемы, с которой сталкивается переводчик художественного текста: проблемы главного и второстепенного. Всякому переводчику во всяком переводе приходится жертвовать частностями, чтобы сохранить целое, второстепенным — чтобы сохранить главное; но где тот рубеж, который отделяет частности от целого и второстепенное от главного? Целое всегда складывается из частностей, и отступления в мелочах, если они последовательны и систематичны, могут ощутимо изменить картину целого. Как это происходит, лучше всего могут показать нам именно сонеты Шекспира в переводах Маршака.

Присмотримся к переводам двух сонетов; оба перевода относятся к признанным удачам Маршака. Вот сонет 33 — в подлиннике и в переводе:

Full many a glorious morning have I seen
Flatter the mountain-tops with sovereign eye,
Kissing with golden face the meadows green,
Gilding pale streams with heavenly alchemy;

Anon permit the basest clouds to ride

With ugly rack on his celestial face,
And from the forlorn world his visage hide,
Stealing unseen to west with this disgrace.

Even so my sun one early morn did shine

With all-triumphant splendor on my brow;
But out, alack! he was but one hour mine;
The region cloud hath mask’d him from me now.

Yet him for this my love no whit disdaineth;

Suns of the world may stain when heaven’s sun staineth.

Я наблюдал, как солнечный восход
Ласкает горы взором благосклонным,
Потом улыбку шлет лугам зеленым
И золотит поверхность бледных вод.

Но часто позволяет небосвод

Слоняться тучам перед светлым троном.
Они ползут над миром омраченным,
Лишая землю царственных щедрот.

Так солнышко мое взошло на час,

Меня дарами щедро осыпая.
Подкралась туча хмурая, слепая,
И нежный свет любви моей угас.

Но не ропщу я на печальный жребий, —

Бывают тучи на земле, как в небе.