Том 5. Плавающие-путешествующие. Военные рассказы

– Елена Александровна… Я буду говорить вам, как человек человеку… Я вам верил и любил вас… Оба эти чувства, если только первое можно назвать чувством, проходят мимо нашей воли, их нельзя вызывать намеренно: нельзя верить, если не верится, и когда не любится, – любить трудно… И вместе с тем эта непроизвольность нисколько не придает этим чувствам характера случайности и непостоянства. Есть причины, обстоятельства, которые как бы подвергают их испытанию, и вот я этого испытания не выдержал… Конечно, если бы я верил и любил, как следует, я бы делал это «не потому что» то-то и то-то, а «несмотря» на то-то и то-то. А вот этого «несмотря» я и не выдержал. Когда случилось, или показалось мне, что случилось то событие, которое подвергло мою веру и любовь к вам искусу, я потерял и то, и другое. Конечно, это моя вина, я недостаточно крепко вас любил и верил вам, чтоб продолжать это при наглядном доказательстве необоснованности этих чувств… Конечно, я виноват…

Лелечка, не выпуская из своих рук руки Дмитрия Алексеевича, сказала затуманенным голосом:

– Милый, я тоже виновата еще больше тебя… Но что же делать? Нужно прощать друг другу…

И она наклонилась, как будто хотела его поцеловать.

– Елена Александровна! по-моему, вы не поняли меня… вы меня или не слушали, или слышали совсем не то, что я вам говорил… Теперь мне вас прощать не в чем.

Елена Александровна заговорила будто совсем в забытьи:

– Может быть, я и не поняла, я не знаю, мне все равно… Я счастлива, что вижу твои глаза, слышу твой голос… Я думала, это совсем невозможно, но теперь мне больше ничего не надо… Хотя бы ты говорил тысячу раз, что ты меня не любишь, я этому не верю, потому что я хочу, чтоб было иначе!

И, опустившись на колени к Лаврентьеву, она обвила его шею руками. Тот высвободился, прошептав:

– Зачем это, Елена Александровна, ведь и вы меня уже совершенно не любите!

Елена Александровна, быстро опустив вуалетку, поднялась с колен Лаврентьева и, ни слова не говоря, подошла к окну, выходящему в сад.

Постояв так минуты с две, она произнесла тихо, но внятно, не оборачивая лица к собеседнику:

– Теперь я понимаю, новый курс!.. И вы думаете, вам это удастся?

– Но если вы понимаете, то я-то не понимаю ваших намеков.

Лелечка, не оборачиваясь, подолжала:

– Т. е. вы их не желаете понимать, но сколько бы вы не отпирались, я вижу теперь…

– Что ж вы видите?

– То же, что и вы, – и Лелечка указала рукой, с которой она не сняла перчатки, в окно.

Там, на широкой дорожке, усыпанной красным песком, стоя беседовали мистер Сток и Виктор Павлович Фортов; последний стоял лицом к дому, сдвинув фуражку на затылок, меж тем, как у англичанина была видна только широкая спина. Дмитрий Алексеевич смотрел несколько минут молча, наконец, густо покраснев, прошептал:

– Какая низость.

– Я с вами вполне согласна, – быстро ответила Лелечка и потом вдруг, не отходя от окна, так же быстро схватила Лаврентьева за руки одной рукой, другой рукой обвив его шею и целуя быстро и крепко, проговорила: – Милый, не обращайте внимания… Мало ли что может прийти в голову женщине, которая любит?!.

– Елена Александровна, бросьте эту игру! я ее совершенно не оценю, и мне она неприятна!

– Так значит, я права?

– Думайте, что угодно. Мне ваше мнение совершенно безразлично! – и Дмитрий Алексеевич молча отворил дверь и позвонил человеку.

– Отдохнула ли барынина лошадь? она сейчас едет обратно.

– Так точно.

– Оставьте меня! оставьте! – воскликнула Лелечка, когда Лаврентьев хотел поцеловать ей руку. Она, казалось, чуть не плакала, и Лаврентьев готов был ее пожалеть, но тотчас успокоился, подойдя к окну: Елена Александровна уже садилась на лошадь, причем помогал ей Фортов, а она улыбалась, смотря на него косым и ласковым взглядом.

Глава 15

Улыбка сошла с лица Елены Александровны, едва последняя выехала за ворота лаврентьевской усадьбы. Первые версты она пустила лошадь галопом, думая найти успокоение, если не какое-либо решение в быстроте почти бешеного движения. Она сама не знала, какие чувства владели ею и которое преобладало. Всего явственнее чувствовалась только досада на какую-то неудачу, вроде досады охотника, не попавшего в редкую дичь, но, может быть, дело было и серьезнее, и, обозревая мысленно все возможные перспективы будущего своего житья, Елена Александровна не могла ни которой из них одобрить, так что это было не только неудача на охоте, но и некоторый конкретный крах и, как таковой, не могло не возбудить сомнения в собственных силах. И по мере того, как размышления ее принимали более спокойный и вместе с тем более безнадежный характер, она все более и более сдерживала лошадь, которая пошла, наконец, шагом.