Том 5. Плавающие-путешествующие. Военные рассказы

И действительно, везде поспевал: и в первых рядах, и в лазарете, и на самом поле битвы отходные читает, и раненых бодрит, а с гг. офицерами чай пьет в спокойные минуты и меньше всего о войне говорит. Ну, конечно, дело близкое, – зайдет разговор о разведках, о выступлении, об атаках – батюшка не молчит, но рассуждает как-то удивительно просто и практически, не вдаваясь в философию. Так как большую часть времени доводилось ходить о. Василию без шляпы, то он и остальную часть дня не надевал ее. Шутили ему:

– Вы, батюшка, новую моду соблюдаете.

– Разве?

– Как же! Английскую моду – ходить с непокрытой головой.

– Ну, что же! Англичане – народ рассудительный, зря не будут выдумывать.

В Галиции о. Василий на все удивлялся, и глазки его не переставали веселиться теперь каким-то более сосредоточенным восторгом. Но удивлялся он не тому, что было не похоже на наше, а скорей сходству галицийских местностей с русским западным краем. Умиляло его, что и коровы «как у нас», и поля, и деревянные церкви, и иконы вдоль стен по полкам избы, и кресты над входами, и знакомые птицы, и с детства известные растения.

В одной из стычек как-то случилось, что о. Василий пропал. Как раз в том месте, где он находился, нашим не посчастливилось, и почти все были истреблены. Куда пропал батюшка, было неизвестно. Не иначе, как попался в плен, – так все решили, погоревали, и даже очень, но что же делать? Но наутро, чуть подняла всех труба, видят по дороге отряд конных, а впереди идет человек и машет чем-то белым. Думали, что это перебежчики от австрийцев пришли сдаваться в плен. Австрийцы-то это были австрийцы, но предводительствующий ими оказался не кто иной, как о. Василий.

– Батюшка! – все возопили. – Вы ли это?

– Не бойтесь, это я. Вот привел вам еще солдат. Я – пастырь и рад, что нашел овец заблудших.

Так с десяток австрийцев и привел, тех самых, что забрали его в плен.

Неизвестно, что говорил им о. Василий, но, очевидно, он нашел те простые и душевные слова, которые могут растопить сердца и прекратить братоубийство. К счастью, пленившие его неприятели были поляки и русины, понявшие его наполовину русские, наполовину славянские увещевания. Всем это показалось чудом, а батюшка только махал рукой, говоря:

– Неверные! Ну и чудо… чудеса на каждом шагу. Какое же чудо, что люди могли почувствовать любовь и ласку?

– Вот пруссаки вас не послушали бы!

Батюшка потупился. Его очень огорчала всякая встречная жестокость и черствость, не говоря о настоящих зверствах.

Австрийцев отвели, где находились военнопленные, а батюшку позвали в лазарет причастить умирающего.

– Те-то, – вспомнил он об австрийцах, – тоже удивлялись, что я без шляпы.

Больной, нуждавшийся в последнем напутствии, был вольноопределяющимся чужого полка, совсем еще мальчик, едва ли окончивший среднюю школу. О. Василий ничем не показал, что раненый ему известен. Торжественно и просто, не замедляясь, прочитал положенные молитвы, потом вдруг воскликнул:

– Сеня, да как же ты сюда попал?

– Вот попал, как и все, кто могут.

– Так чего же ты мне не сказал ничего? Мать-то жива, здорова?

– Благодарю вас, дядя, вероятно, здорова. Я совсем писем не получаю…

– Ну, молчи, молчи. Нельзя тебе волноваться, не из-за чего. Все равно победим мы, а что ты сам, может быть, не вернешься, об этом не думай. Время ли?

Раненый помолчал, двинул было рукою, но сейчас же застонал, и детское лицо его изобразило муку.

– Горе ты мое! Или дома оставил кого-нибудь, кто по тебе убиваться будет? Так это не беспокойся… дело молодое, позабудет…

– Нет, она не позабудет.

– Зачем так говорить? Зачем человеку тяжесть навязывать? Теперь тебе легко будет, пусть и другим легко будет. Подумай, какой рай настанет! А немножко и через тебя. Твое дело маленькое, мое – маленькое. Маленькое да маленькое, а глядишь – большое вышло!

– Все-таки, дядя, если вы вернетесь, если я… то вы передайте Нине Петровне Бродской вот это…

Больной зашарил глазами неловко по койке.

– Не волнуйся, сам найду, я сам догадаюсь. Бог тебя благословит.

И действительно, нужно было иметь некоторую догадливость, чтобы понять, что именно детская истрепанная тетрадка с белой наклейкой, вроде тех, в которые школьники записывают вокабулы, предназначается далекой и неизвестной Нине Петровне.