Том 5. Произведения 1856-1859 гг.

— Ого-го! Какъ онъ поклонился, — думалъ онъ объ Аленин, — строго и величественно. Это хорошо. Я это люблю. Они думаютъ, что я не замчаю; нтъ, я все замчаю. Что ежели бы мн когда-нибудь встртиться съ какимъ нибудь принцомъ инкогнито, я бы узналъ его, я бы умлъ съ нимъ обойтись, я бы ему такъ сказалъ: Милостивой Государь, я люблю людей царской крови, пьемъ за ихъ здоровье. А потомъ еще и еще и игралъ бы ему. А онъ бы сказалъ: люблю артистовъ, вотъ вамъ 2 миліона съ половиной. О, какъ бы я умлъ поступить съ ними. Меньше я не взялъ бы. Я бы купилъ виллу въ Италіи. — Тутъ ему представилась декорація петербургской оперы, представлявшей виллу ночью. — Луна бы была и море. Я сижу на берегу съ Еленой Миллеръ, и дти тутъ бгаютъ. Нтъ, не надо дтей? Зачмъ дти матери? У всхъ насъ одинъ отецъ — Богъ. Ну, и сидлъ бы я съ ней, держалъ бы ее зa руку и цловалъ и потомъ заплъ бы. — Тутъ въ голов его запла серенада Донъ-Жуана. — Она бы упала мн на грудь и заплакала. Но вдругъ страшный акордъ и дв расходящіяся хроматическія гаммы, впадающія въ еще боле страшный акордъ. Буря, бгутъ въ красныхъ плащахъ вооруженные люди отнять ее. Нтъ! Я говорю ей: спи спокойно. Я! И все пройдетъ, и поетъ мягкая, легкая, веселая мелодія, ее подхватываютъ хоромъ двицы въ бленькихъ юбочкахъ съ голубыми лентами и большими косами, а мы ходимъ, и мелодія все поетъ и поетъ, расходится шире и шире. — Въ сара слышался звукъ катящихся экипажей, и изъ этаго звука въ голов его составлялись мелодіи одна прелестне другой, которыя пли то голоса, то хоры, то скрыпки, то весь оркестръ. Мелодія принимала все боле и боле строгой характеръ и перешла наконецъ въ мужской стройный и медленный надгробный хоръ.

— Смерть! — подумалъ онъ: — идетъ, подвигается тихими, мрными шагами и все, все блднетъ, вс радости изчезаютъ и въ замнъ мелкихъ многихъ радостей открывается что-то одно цлое, блестящее и громадное.

— Туда, туда. Скоре надо. Сколько тутъ нужно помнить, длать, сколько нужно знать вещей, а я ничего не знаю. И чтожъ, хоть я и счастливъ? Меня любятъ, я люблю, никто мн не вредитъ, я никому не врежу, но туда, туда. Нтъ и не можетъ быть здсь того счастья, которое я могу перенести и которое я знаю, нтъ этаго счастія ни у кого. А немножко меньше, немножко больше, разв не все равно. Все на такое короткое время. Не то что-то на этомъ свт, не то, совсмъ не то, что надо. Вотъ тамъ, въ Италіи, на берегу моря, гд апельсины и гд она моя и я наслаждаюсь ею. Будетъ это время, даже оно теперь начинаетъ быть, я чувствую. Идетъ, идетъ что-то, ужъ близко. Смерть, можетъ быть... тмъ лучше. Иди! Вотъ она! — Больше онъ ничего не думалъ и не чувствовалъ. Это была не смерть, а сладкой спокойный сонъ, который далъ ему на время лучшее благо міра — полное забвенье.[52]

Гр. Л. Н. Толстой.

5 Октября

Ясная Поляна.

————

ТРИ СМЕРТИ. * № 1

Федька былъ боленъ 3-й мсяцъ, — нутренность, какъ онъ говорилъ. Въ чемъ состояла эта болзнь, не знали ни его братъ, ни племянникъ, ни фельшеръ, которому показывали больнаго, ни самъ больной. Впрочемъ больной и не желалъ знать этаго. Онъ зналъ и говорилъ, что смерть его пришла и ничего больше. <Недавно еще онъ былъ мужикъ сильный, веселый, здилъ на курьерскихъ, пвалъ псни и любилъ выпить. Теперь второй мсяцъ онъ не слзалъ съ печи, изрдка стоналъ, просилъ испить и твердилъ несвязныя молитвы.> — Третьяго дня его причащали. * № 2

Мужъ сидлъ одинъ въ своей комнат и молчалъ, кузина сидла подл него и молчала. Они искали и не находили, что бы сказать другъ другу, а чувствовали потребность сказать что нибудь. Одна свчка горла.

— Извините меня, мой другъ, — сказала кузина, — когда она еще была здорова (кузина вздохнула, мужъ тоже: онъ началъ обдумывать новый образъ жизни безъ жены, и ему помшали), вамъ тяжело, но что жъ длать? Она говорила, что желала бы покоиться съ матерью въ Щербинкахъ. Не отвезете ли вы ее, исполните ея послднее желанье. Расходы, разумется, не остановятъ васъ въ такомъ важномъ дл.

— Отчего она сказала: послднее желанье, когда сама говоритъ, что давнишнее, и, врно, сама выдумала, — подумалъ мужъ. — Расходы однако будутъ не очень большіе, рублей 200, — еще подумалъ онъ.

— Ахъ мой другъ, я счастливъ сдлать все, что могу, для ея памяти, — сказалъ онъ, — только, право, я не могу самъ ничмъ этимъ распорядиться. Я такъ разстроенъ.

— Ахъ, это понятно, мой другъ. * № 3