Том 5. Просто любовь. Когда загорится свет

— А как же! Хватит… Пора браться… Всегда ведь можно взять себя в руки, не так ли? А я ведь еще в гражданскую войну… Нет, надо браться…

— Зайдите к нам, мой муж инженер, может помочь. Слесари всегда нужны.

— Еще бы! А слесарь Черемов, он еще покажет… Вон рука у меня какая!.. Рабочая рука. Только вот как-то все вкривь и вкось пошло… Так я приду, обязательно приду…

— Мы живем там, где сапожник, на третьем этаже.

— Знаю, Вовка говорил… Как он просил, чтобы барышня пришла… Вот и апельсин принесла…

Ася осторожно подошла ближе и вопросительно посмотрела на мать. Людмила кивнула головой. Девочка положила у ног умершего апельсин, золотистый, горящий шар, перед которым меркли бледные огоньки свечей.

— Так мы уж пойдем…

— Да, да, душно здесь, — сказал он, мрачно глядя в заострившееся, синее лицо сына. — Эх!..

Будто из черной пропасти распахнулась дверь в морозный вечер, еще розовеющий от заходящего солнца. Людмила глубоко вдохнула в легкие воздух и снова подумала, что это было легкомыслие, тащить за собой девочку в эту грязную нору. Но Ася серьезно шагала подле нее и лишь минуту спустя подняла на мать прозрачные, светлые глаза.

— Мама, они — сек… сек… так… Ну, как же это называется?

— Сектанты.

— Да, да, сектанты, правда?

— Да, дочурка.

— А почему?

Людмила растерялась. Она не знала, что на это можно ответить.

— Как это — почему?

Но Ася уже сама нашла ответ.

— Это, верно, из-за войны. Он ведь так сказал: с ума посходили бабы из-за этой войны, правда?

— Да, доченька, вероятно, из-за войны.

— Но раньше, давно, таких было много, правда?

— Много, доченька.

— Я знаю, мы читали об этой ин-кви-зи-ции… Правда, как хорошо, что уже нет инквизиции?

Она на мгновенье умолкла. Под ногами весело поскрипывал снег. Пахло холодом, свежим ветром, который, несмотря на морозец, не был неприятен, еле-еле обвевал щеки.

— А Вова умер… — вдруг сказала Ася, и ее губки скривились, будто она собиралась заплакать. Видимо, молящиеся женщины и стычка в темной комнате потрясли ее сильней, чем зрелище мертвого мальчика, и она лишь сейчас осознала эту смерть.

— Это тоже из-за войны и из-за фашистов, правда, мама?

— Да, да, доченька, — машинально подтвердила Людмила.

У нее было тяжело на душе. Какие темные бездны человеческого горя, несчастья, безумия таятся рядом, где-то совсем близко, а ты ничего о них не знаешь, и вдруг они открываются изумленному взору. Сколько опустошений принесла рука войны, сколько нанесла ран, которые придется лечить годами. Раны тела, во сто крат легче заживающие, и раны души, гниющие, гноящиеся, стыдливо скрываемые под лохмотьями приличий.

— Хорошо, что ты пошла со мной, — сказала Ася. — Одной мне было бы немного… страшно.

— Да, доченька.

— А скажи, мама, тебе не было тоже немножечко страшно?

— Даже очень.

— Вот видишь. А ты же взрослая. Но он придет к папе, его отец, правда?

— Думаю, что придет.

— И папа посоветует ему, куда пойти работать, правда? И он исправится, правда? Я думаю, что он наверное исправится. И ведь потом все исправятся, правда?

— Как это — все? — не поняла Людмила.

— Так, что уже не будет никаких плохих людей, правда?

— Да, доченька.

— И ведь плохих людей гораздо, гораздо меньше, чем хороших, правда? Фашисты и еще там какие-то, а так ведь хороших больше, правда?

— Конечно.

— Потому что, например, у нас в школе… Все говорят, что Левка нехороший мальчик, а он вовсе не такой уж, а так только любит дразнить, зато он помогает своей маме, я видела, как он носит воду из колодца, и у него есть такая маленькая сестричка, так он ходит с ней гулять, потому что доктор сказал, что она рахи… рахитик, и нужно, чтобы она гуляла. И ведь Вовка… Как ты думаешь, мама, ведь он не был уж таким совсем скверным, правда?

— Конечно, нет.

— Вот видишь, и ведь тот, его отец, сказал, как было до войны. Значит, если бы не война… А как ты думаешь, мама, если бы ты поговорила раньше, ну, до того, с Вовкой, может быть, он бы исправился? А?

— Может быть… — тихо сказала Людмила и, будто ребенок обвинял ее в чем-то, тотчас добавила: — Только, видишь ли, я же не знала.

— Да… А если бы знать… Если бы всегда знать, можно бы помочь, правда?

— Да… Если бы всегда знать…

— И, знаешь, мама, я думаю, может, Фекла Андреевна тоже не такая уж плохая, а только так, из-за того, что было в Ленинграде.

— Она просто больная, ненормальная, понимаешь?

— Да…