Том 5. Просто любовь. Когда загорится свет

Как давно это было, — да, да, они хотели иметь сына. И теперь, идя с Асей, она почувствовала в себе внезапную, неудержимую тоску по ребенку. Маленькому, беспомощному, нуждающемуся в ее непрестанных заботах. Ася росла. У нее уже была своя особая жизнь, свои мысли, свои желания, свой собственный путь. Она идет по этому пути, и мать с каждым днем становится ей все менее нужна. Подумать только, что они с нетерпением ожидали, когда же маленькая головка достанет до стола. Маленькому человечку так страшно хотелось посмотреть, что там, на столе. Не так, чтобы ее подняли и показали. А самой, как взрослые, посмотреть, что там стоит. И Алексей смеялся над усилиями крошки, которая поднимала на отца потемневшие глаза и жалобно говорила:

— Не мозет…

А теперь она идет серьезная, и сколько уже видели эти ясные глаза! Тревогу эвакуации, трескучие морозы, валящий с ног тиф, отчаяние людей, потерявших своих близких. Вместе со всеми крохотное создание переживало волнения и надежды, горе и отчаяние. И Ася росла скорее, чем росла бы в других условиях. Она щебетала, была спокойна и весела, но на дне ясных глаз таилось недетское понимание, что жизнь — это трудное и серьезное дело. Да, да, Ася росла и заключала в себе целый мир, в котором не все было доступно Людмиле, — иной, новый, собственный мир. Она уже знала, что находится на столе, и знала намного больше. И если прежде хотелось, чтобы она росла, чтобы она ходила, говорила, поступила в школу, чтобы с ней можно было разговаривать, как с равной, то теперь рождалось сожаление, что ее нельзя уже взять на руки, спеть ей колыбельную, укрыть в объятьях. Она уже шла в жизнь, жизнь поднимала ее на все более высокие волны, и все меньше становилось участие Людмилы.

А ей так хотелось маленьких ручек, беспомощных и бессильных. Мутного взгляда, едва-едва различающего предметы, смешной, беспредельно доверчивой улыбки.

Как же так, Алексей? Неужели ты забыл уже о наших разговорах, о маленьком сыночке, ведь были даже споры об имени этого еще не зачатого ребенка.

«Война», — сказала себе Людмила, но это неправда, это неправда, это не успокаивало. Война подходила к концу, и как раз теперь она видела вокруг, как, словно желая наверстать бесплодные годы, все женщины захотели детей. Беременна была женщина-врач, руководительница пункта по переливанию крови, беременна была уборщица в лаборатории и жена дворника в доме напротив. Они не думали о том, что муж, приехавший в короткий отпуск, неожиданно проездом попавший домой, быть может, никогда больше не вернется. Они не думали о том, что будет трудно, что каждая пеленка становилась проблемой, что нелегко было достать молоко, мыло и даже тальк для присыпки. Они хотели рожать. А между тем среди них были женщины слабее здоровьем, чем Людмила, и старше ее — и все же все они хотели рожать. Они радовались своей беременности, как будто природа, требуя возмещения страшных потерь, вызванных войной, громче заговорила в них инстинктом материнства. А с ней ведь был муж, она зарабатывала, у них была крыша над головой. И ведь Алексей так хотел когда-то иметь сына!

Она крепче сжала ручку Аси, словно чувствуя какую-то вину перед ней. Но нет, нет, Ася росла, Ася была уже большая, а в сердце, в теле, в мозгу жила тоска по маленькому ребенку, по младенцу, ведь она так давно не прижимала к груди, не чувствовала прикосновения смешных ручонок, похожих на розовые цветы. И, наконец, разве она не имеет права на ребенка, на любовь, на нормальную жизнь, какой живут другие люди! Алексей не погиб, Алексей с нею, — она вытянула в жизненной лотерее счастливый номер, самый большой выигрыш, — но что из этого? Горький осадок, злые слова, отчужденность — и больше ничего.

Она почувствовала острую обиду на мужа. Какое право имел он портить свою и ее жизнь? Какое право имеет жить так, как он живет? Во имя чего она должна выносить его хмурое лицо, его капризы, его истерические выходки?

Но словно другая Людмила, спокойная и мудрая, смотрела со стороны и иронически улыбалась. Не притворяйся, Люда, совершенно ясно, ты влюблена, ты так же, а быть может, еще больше влюблена, чем когда выходила за Алексея, когда рожала ему ребенка, когда вы говорили о сыне.

Да, да, так оно и есть: пройдя через смерть, люди еще лучше узнали цену жизни, цену любви. Не глупо ли, что нужно было прожить столько лет, чтобы понять это? Только теперь знаешь, что жизнь была свыше меры прекрасна и богата. Учеба, работа на коллективизации, Алексей, труд — полная, бьющая через край, шумящая жизнь. И это принималось, как должное.

А что теперь? Неудовлетворенность и обида. Ася? Да, Ася. Но ведь хотелось еще самой любить, жить собственной жизнью, а не довольствоваться только тем, чтобы по мере сил помогать и следить, как растет, развивается и уходит все дальше другой человек, пусть даже этот человек родное дитя.

И снова кольнула тоска по тому, по маленькому. И Людмила почувствовала себя словно пойманная на месте преступления, когда вечером пришел Алексей и тяжело опустился на стул.