Том 5. Просто любовь. Когда загорится свет

Он забыл о Вадове… Мечтая, он крупными шагами ходил взад и вперед. Гудели моторы, красным заревом пылали топки, и уже шли, бежали люди, обслуживавшие мощные машины, и на всем пространстве, изрытом взрывами, кипела жизнь.

Он очнулся, когда смеркалось, и двинулся обратно. Теперь ему работалось лучше — на белых листах бумаги вырастала электростанция, поднималась вверх из-под развалин. Не отрываясь от работы, обжигаясь, он выпил чаю. Вопросительных взглядов Людмилы, устремленных на его чертежи, он не заметил и только махнул рукой, когда она спросила, не пора ли ему ложиться. Почти до утра сидел он над заметками и, когда, наконец, встал, почувствовал боль в позвоночнике, усталость в руках и ногах, но вместе с тем весь мир показался ему вдруг иным, новым и радостным. Утром он побежал по знакомым улицам и, слыша за собой шаркающие шаги старого сторожа, еще раз обошел всю площадку, останавливаясь и касаясь иногда рукой стальных балок, холодного цемента стен, шершавой поверхности высовывающихся из-под снега кирпичей.

Так прошло время до пятницы. Когда от сидения за чертежами начинала болеть поясница, он вскакивал и бежал за высокий забор. Электростанция звала его, манила, хотя иногда он приходил в отчаяние, натыкаясь на какое-нибудь, казалось, непреодолимое препятствие, на новое повреждение, новую трудность. И потом дома боролся с сомнениями, преодолевал их точными вычислениями, жестким упорством. Он вытаскивал книжки и до утра занимался при тусклом свете керосиновой лампочки, еще раз пытаясь проникнуть в тайны бетона и стали.

Он и оглянуться не успел, как наступила пятница. Накануне вечером он как будто совсем не думал об этом. Но рано утром проснулся, словно от толчка в грудь. Было еще темно, но фосфоресцирующие стрелки часов показывали утренний час. Он встал, тихонько оделся и побежал на электростанцию. В это раннее время в обкоме еще никого не было и надо было чем-то заполнить эти несколько утренних часов.

Он ходил взад и вперед, ему не хотелось разговаривать со сторожем, слишком велико было лихорадочное возбуждение. Ему становилось то холодно, то жарко, он расстегивал шинель, потому что его бросало в жар, но спустя мгновенье холод пронизывал до костей, и он одеревеневшими пальцами с трудом нащупывал петли.

Наконец, можно было позвонить. Он пошел к телефону в аптеку. Долго не мог дозвониться. Попал в какую-то квартиру, где его обругали. Он забыл извиниться и позвонил еще раз. Нет, еще никого нет.

Через полчаса.

Эти полчаса тянулись, как год. Он доходил до угла и возвращался обратно. Часы упорно отмечали, что эта прогулка отнимает не больше трех минут. Он замедлял шаги, останавливался несчетное число раз, не понимая ни слова, перечитывал афиши на заборе. Да, теперь уже полчаса прошло. Нужно выждать еще несколько минут. Он прошелся раз, другой, миновал аптеку, снова остановился перед афишей, но нетерпение подгоняло все сильней.

— Да, пришел, — услышал Алексей и почувствовал, что его пальцы, сжимающие трубку, похолодели.

— В котором часу?

Издали донесся ответ:

— Сегодня не будет. Я заехал только на один день и должен опять уехать. Придется немного обождать, я сообщу вам.

Он вышел, забыв поблагодарить, забыв хотя бы кивнуть девушке за прилавком. Остановившись перед аптекой, он застегивал давно застегнутую шинель. Пальцы беспомощно блуждали по холодному металлу пуговиц. Что же теперь? Что будет теперь?

Алексей не отступился. Вечером он звонил опять. И на следующий день. Ответы были неопределенные, неясные. Неизвестно когда, ему дадут знать, надо подождать…

Снова вернулись мысли недавних дней. Плюнуть на все, добиваться, требовать, чтобы направили обратно в армию! Ощутить на лице ветер далеких земель, увидеть вокруг себя лица солдат, выполнять и отдавать приказы, говорить языком, на котором «сегодня» — значит сегодня и «завтра» — значит завтра.

Но эти мысли имели уже иную окраску, чем еще так недавно. Потому что там, за забором… Да ведь и здесь можно было бороться и побеждать! Звали темные руины, влекли прелестью опасности, риска, предчувствием иных, отличных, но таких же больших переживаний.

Ах, эта противная крыса в приемной!.. Любопытно, как бы он выглядел в момент атаки, когда из глотки вырываются дикие вопли, когда широко раскрытые глаза застилает красный туман ярости, а за спиной вырастают крылья и человек охвачен одним-единственным порывом? Он ненавидел трусов, которые не знали огня и дыма, которые притаились и пережили период грозы, заботливо оберегая свое паршивое гнездышко. Вадов — тщательно выбритый, подстриженный, вымытый бычище, который мог бы своими руками вытаскивать пушки из болота. Завитые наманикюренные машинистки, бегающие по коридору мелкими шажками вертихвостки! Лицо его белело от ненависти, от гнева и презрения. Нет, не здесь — настоящее дело было там, где еще гремели выстрелы и лилась кровь. Нет, не здесь, там были настоящие люди — мужчины, женщины, идущие на смерть, отдающие жизнь, не знающие мелких интриг, бюрократических формул, сидения на стульях до мозолей. Нет, не здесь — там была настоящая жизнь.