Том 5. Путь к большевизму

А прежняя строгость, товарищеская дисциплина, — все это, несомненно, ослабело; все мы как-то распустились, многие поняли до безумия по-ребячески идею безвластия. Дело рассыпается. Оно еще не рассыпалось, но на пути к тому. Тяжело присутствовать при этом падении, при развале той храмины, которая строилась при моем ближайшем участии. Сколько тут было положено труда; сколько было тут затрачено усилий. И вот теперь она начинает рассыпаться. Уйти… но вот в чем дело: я уезжаю почти на целый месяц в Екатеринодар. Что мои сотоварищи будут делать без меня, уйдя от Александра, который, несомненно, без меня будет вести дело? Я их оставлю на мели. У них не будет руководителя, а им — неопытным, мало-развитым, с трудом разбирающимся в сложной действительности, — им руководитель нужен. В противном случае будет или понапрасну теряться время в ненужных разговорах, чему тысяча примеров, или вовсе не будут собираться. Вот положение! Нужен выход.

По всей видимости на время придется сохранить единение и сохранить его исключительно для товарищей. Мне неизбежно придется уехать. Они одни останутся без руля и без ветрил. И несколько опешат, увидят, что я их увел за собою, а сам уехал. Является вопрос: а не лучше ли будет им совсем не работать, нежели работать под руководством (а оно, несомненно, всегда налицо, даже в самой архи-анархической организации) Александра?

Нет, — думаю, что в работе с ним они получат больше. В моих руках судьба этих немногих, дорогих сердцу товарищей. Обдумывая и передумывая, ради них решаю сохранить временно единение, остаться в группе. Но по приезде поведу отчаянную кампанию против ура-анархизма, который начинает побеждать истинный анархизм.

23 апреля 1918 г.

Вот и хорошо, что обождал с решением: теперь я на вопрос уже смотрю иначе и остаюсь в группе не только потому, что это необходимо, как временная мера, но и потому, что нам необходимо единение вообще. Наша группа небольшая, всего человек тридцать. Если расколемся, — распылим силы, и работа «для идеи» сойдет на нет. Мы успокоим, правда, личные прихоти и перестанем петушиться, но дело, живое и нужное дело много потеряет в результате этой операции. В сущности — что заставляет нас разойтись? Разномыслие по некоторым вопросам.

А разве может быть, говоря вообще, единомыслие по какому-либо, даже крошечному, вопросу?

Нет, не может. И, логически рассуждая, мы должны будем разойтись и работать в одиночку. Мы от этого, быть может, и выиграем, но дело, несомненно, проиграет.

Были у меня, правда, и другие соображения, сильные соображения хотя бы относительно товарищеской дисциплины, но, скажу откровенно, я сгустил тона: эта строгость живет до сих пор, и ни один член еще не принят «с кондачка».

Вчера даже был такой случай: один из лучших товарищей, т. Муссатов, заявил, что предшествующей ночью, нетрезвый, он попался на обход. Его записали, отобрали бумагу, выданную группой (осмотреть особняк Скорынина), отобрали и револьвер. Долго мы обсуждали этот вопрос, много высказывали соображений, но никто не высказывался против товарищеского наказания, — все понимали, что без последствий оставить этого дела нельзя.

Эти разговоры не были лицемерными кривотолками о сучке в глазу брата, когда в своем глазу целое бревно, — это была истинная, неподдельная жажда во что бы то ни стало спасти, оградить честь и репутацию группы.

Порешили на том, что на месяц он исключается из членов группы, о чем осведомляем через печать. Винтовка, граната, — это все остается у него, ибо доверие к нему, как к надежному товарищу, отнюдь не поколеблено происшедшим фактом. Призвали, по-товарищески объяснили, — он понял, разумеется, нас, как и надо было понять, принял и даже одобрил наше решение, как ни горько попадать в печать с подобною аттестацией. Так пришлось мне вчера убедиться, что дисциплина товарищеская у нас еще жива, что сами мы, все вкупе, стоим на страже интересов общего дела.

В воскресенье было собрание, вчера другое — два подряд.

Первое — в Совете, второе — в новом нашем помещении в доме Скорынина. От минувшего четверга до воскресенья некоторые товарищи, по-видимому, одумались, размыслили и остереглись создавать раскол в группе. Когда вопрос дебатировался вновь, после, разумеется, предварительного собеседования, — результат получился иной: за мое предложение— известить Совет — (голосовало четырнадцать, против, кажется, пяти или шести.

Извещение приняли в такой редакции:

«Иваново-Вознесенская группа анархо-синдикалистов доводит до сведения Совета, что ею занят дом Скорынина для помещения там комитета группы и редакции.

Ответственные члены группы: Фурманов, Сидоров и Пузанов».

Подано заявление было на имя Совета, а рассмотрено было даже не Исполнительным комитетом, а президиумом.

На следующий же день, т. е. вчера, нам прислали бумагу, приблизительно такого содержания:

Исполнительный комитет предлагает дом не занимать, а ежели занят, — через два дня чтобы был очищен.

Смысл отношения был именно таков. По этому поводу было у нас вчера долгое совещание.

Порешили на следующем: