Том 5. Рассказы 1860–1880 гг.

Иногда, дорогой доктор, бывает такая осень, когда все расцветает вновь и когда, хоть не надолго, все вновь пахнет весною. Я помню, что когда глубоко вдохнул лесное благоухание, то в глубине груди почувствовал боль, и понял, насколько моя грудь была измучена. В то время мне было двадцать девять лет. Но в глазах у меня делалось ясней, и вдруг они встретились с великолепной осиной, которая глухо шумела волнами кровавых, дрожащих листьев. Потом я увидал распростертый на серых мхах черныя и испещренныя красными ягодами ветки брусники, а между ними гроздья желтых безсмертников и снежные пушки лесного клевера. Какая-то птица, довольно большая, зашелестила в кустах, а когда я поднял голову, то увидал только ея голубыя и зеленоватыя крылья, исчезающия за желтыми листьями стараго дуба. Я чувствовал, что смесь разнообразнейших красок, из которых одни были необыкновенно ярки, а другия удивительно изящны и тонки, начинает доставлять удовольствие моему взгляду, как вдруг увидал и услышал что-то такое, что доставило мне еще большее удовольствие. Невдалеке от меня, за редко сидящими деревьями виднелись большие кусты папоротника, которые представляли из себя все оттенки багрянца, начиная от колера тела до окраски ореха. Вероятно, это была очарованная заросль, потому что когда я смотрел на нее, в ея глубине раздалось пение… Ах, не думайте, чтоб оно имело какое-нибудь сходство с пением морских или неморских сирен. Правда, голос был женский, но в нем не слышалось ни молодости, ни свежести, ни тоскующаго сердца, ни меланхолии. Скорее в нем чувствовалось две вещи, о которых мы думаем, что оне никогда не ходят в паре: старость и веселье. Самым забавным было то, что старый, дрожащий голос, поющий на веселый мотив, выходил неизвестно откуда и от существа совершенно невидимаго. Точно сами папоротники пели песенку, которую я потом заучил на память. Я еще и теперь помню ея слова и мотив:

Шел себе я чрез долину
И увидел вдруг дивчину,
Я поклон отдал ей низкий
«Далеко идешь иль близко?»
Гей га! гей же га!
«Я куда идти, не знаю
И в лесу давно блуждаю;
У меня давно устали ноги, —
Сбилась я совсем с дороги»
Гей га! гей же га!
«А дорога тут за нами».
Я провел ее кустами
И сказал ей на прощанье:
«Будь здорова, до свиданья!»

…Что это, доктор? Мне кажется, я запел! Так, правда, запел, но каким голосом! У меня до сих пор в ушах хрипит и свищет от этого пения. Вы и вообразить не можете, что когда-то у меня был очень недурной голос. Я брал уроки в Вене и в Париже, а дамы, слушая мое пение, плакали и падали в обморок. Жаль! глупости это, но жаль! Природа была для меня доброю матерью и дала мне все, что… Я не могу больше говорить! О, моя милая бабушка, отчего ты раньше… отчего ты дольше… Нет, не могу… Дыхания не хватает и так мне грустно! Морфия, доктор!

VII

Сегодня мне лучше. Вчера я сильно страдал, но сегодня мне лучше…

Не делайте суровой мины, — она вам не к лицу и ни в чем вам не поможет. Я говорить буду, потому что хочу. И вы также хотите меня слышать, но только ваши обязанности повелевают вам… и т. д. и т. д. Не говорите общих мест: поглубже вникните в мою душу, поймите ея томящую потребность и слушайте.

О чем же я хотел говорить и где остановился? Ах, да… вспомнил. Слушайте!

Папоротники заколебались, зашелестели, и из гущины их телесных, бронзовых и ржавых листьев выплыла до половины довольно плечистая и тяжелая фигура в полинявшем кафтане, лицо, как ошпаренный морозом цветок шиповника, румяное и сморщенное, окруженное седыми волосами, а также две медно-красных руки, из которых одна держала небольшую корзину с грибами, а другая — пук вереска. Стоя по пояс среди папоротников, с неотзвучавшею песней на устах, эта седая, как лунь, старушка прищурила покрасневшия веки и с напряжением всматривалась в меня. Несмотря на отдаление, она заметила, что я улыбаюсь ей, потому что кивнула головою и весело проговорила:

— Да будет благословенно имя…

И, прежде чем я успел ответить, она двинулась ко мне через папоротники.

— Откуда вы взялись здесь, панич? Господи Иисусе, кажется, всех людей знаю в нашем местоположении (это должно было означать местность), а панича не знаю и никогда не видала. Вы не молодой пан Женский будете?

Женский — была фамилия моего управляющего, который в это время ожидал откуда-то одного из своих сыновей. Я знал об этом и воспользовался подвернувшимся мне случаем.

— Да, — сказал я, — я приехал к отцу.

— И хорошо, и хорошо, — утешилась старуха: — папенька все ждал вас и дождаться не мог… Но разве недавно, царевич, очень недавно ты приехал сюда, потому что еще вчера тебя не было… Эконом Королькевич говорил, что молодого пана Женскаго еще не было в усадьбе.

— Я приехал несколько часов тому назад.