Том 5. Статьи

В эстетической схеме, предложенной Кантом в его «Критике способности суждения», символизму будет соответствовать тот средний ряд, который определяется моментом целесообразности. Таким образом с формальной стороны символизм является как бы мостом между закономерностью данного мира и последнею целью, т.-е. свободой.

Эстетика Канта (его учение о прекрасном и возвышенном) не может удовлетворить нас в силу своего (формального характера. «Антиномия суждения вкусам», им раскрытая, разрешается слишком абстрактно утверждением «сверхчувственного субстрата явлений». И эстетическая идея, при свете критицизма, остается лишь неизъяснимым представлением воображения – не более: истинно высокое – по Канту – надо искать только в душе того, кто высказывает суждение, а не в объекте природы: в кантовской эстетике отсутствуют те объективные ценности, которых жаждет современная душа. И его последняя формула «прекрасное есть символ нравственно-доброго» окончательно проводит раздельную черту между современным пониманием символизма, и критицизмом.

Последователь и истолкователь критической эстетики – Шиллер – внес однако существенные поправки в учение Канта о прекрасном и возвышенном. Он отстранил прямое отождествление прекрасного с нравственно-добрым и, как поэт, выступил в защиту самодовлеющей красоты. Критическое обоснование эстетики Шиллер дополнил обоснованием «антропологическим». По мнению Шиллера, природа и свобода, а. в человеке чувственность и разум, составляют эстетически действительное единство, а не «условно» объединены, как думал Кант.

Эстетика Гегеля, его учение о воплощении идеи в материю, его взгляд на мир, как на театр, на подмостках которого действует дух, характерное для него отождествление в искусстве идеи с формой нас менее интересует, чем эстетика Шопенгауэра, который так гениально предвосхитил в своем учении о музыке то, что наиболее волнует современность. Музыка, как представление universalia anterem, как объективация сокровенного, – вот центральная тема символизма, если мы распространим принцип музыки на все иные искусства и прежде, всего на поэзию.

Символизм принимает не то, что разделяет Канта, Гегеля и Шопенгауэра, а то, что их соединяет – стремление открыть в искусстве объективацию платоновских идей. Человеческое искусство не слабое подражание природе, а преодоление ее, восстановление первообразов, магическое зеркало, отражающее в себе мир божественных потенций.

Определеннее всего в этом смысле высказывался Шеллинг: он учил, что красота есть «бесконечное, выраженное в конечной форме», – мнение, почти совпадающее с мнением Фихтэ, который думал, что искусство вводит реально трансцендентальную точку зрения в самую жизнь. Современная эстетическая теория Вячеслава Иванова раскрывает в символизме два начала – начало идеализма и начало реализма. При чем методом идеалистического символизма является импрессионизм, а методом реалистического символизма – чистая символика.

Эволюция идеалистического символизма от Бодлэра до Мэтерлинка определилась пафосом иллюзионизма: поэты ставили себе задачей разоблачить призрачность эмпирической видимости.

Символист-идеалист не знает объективных ценностей, не знает сокровенной res: красота для него лишь холодное отражение мечты, окаменевшее сновидение: и поэт не случайно влагает в уста красоты точные слова:

Jo stus belle, о mortels! corrmie un reve de pierre…

Или по слову русского поэта:

Я – камень и мечта, и я прекрасна, люди!

Эти слова являются не только формулой парнасской поэзии, но исчерпывают содержание идеалистического символизма. Чтобы освободиться от чарований снежной красоты, надо вновь и вновь прислушаться к завету Верлэна о музыке. В силу воплощений этого принципа его поэзия исполнена предчувствий нового реалистического символизма. В этом исходе из идеалистического плена на путь реальной символики суть новой эстетической теории.

Я писал еще на страницах «Вопросов Жизни»: «мы переживаем культурный кризис: необходимо выковать новые ценности, найти новый мистический опыт, – в противном случае нам угрожает ужас абстракции». Мне не приходится теперь отрекаться от моих тогдашних мыслей: если мечтания наши не осуществятся, если символизм не пойдет по пути нового не «декадентского» опыта, наступит эпоха культурного безвременья.

Если предшественниками наших современных идеалистов-символистов являются французы – Маллармэ, Жюль Лафорг, Мэтерлинк, Вилье де-Лиль-Адан, Вьеле-Грифин и некоторые другие, то прямыми предшественниками наших символистов-реалистов необходимо признать Вл. Соловьева и Тютчева.

Французы-поэты связывали свои искания с идеалистическими тенденциями немецкой философии, – пионеры русского символизма искали оправдания своей поэзии в мистическом миропонимании.