Том 5. Взвихрённая Русь

— — К. А. Федин страшно растерянный.

К П. Е. Щеголеву взволнованно:

«Зачем этих дураков позвали?»

«Да мы сейчас партию с ними устроим!»

И раскладывают ломберный столик —

В вагоне тесно и неудобно. Еду я, неизвестно куда, и зачем, не знаю, — знаю, долго мне ехать. К. А. Федин разложил картинки:

«Это — вдоль и поперек».

«А это — сзади наперед».

«А это — вверх и вниз».

Одни палочки, а рисовал Луначарский.

«Луначарского, — говорит Федин, — в Городскую думу выбрали; три миллиона мужского населения, не считая переходного возраста, женщин и детей».

«А Павла Елисеевича, — говорю, — никуда еще не выбрали?»

«А это — » — Федин развернул еще картинку. Входит старший дворник Антигюв Иван Антипович.

«Вы дрова брали?» — говорит мне.

«Нет, — говорю, — не брал».

«А то, может, брали? Да я так спросил на счет билетиков».

«У меня и книжки-то нет! да и зачем же я буду скрывать, что вы!»

«Интеллигенция, — говорит дворник, — интеллигенция против».

Тут какая-то Маша, должно быть от уполномоченного Семенова, показывает мне на стол. А на столе нарисована рожа и всякие крендели выведены не то иодом, не то тем желтым, чем письма мазали, цензуруя.

«Это дворник, — говорит Маша, — дворник, как придет с дровами, так рисовать».

И входит Бабушка (Брешковская) и с ней М. И. Терещенко: Терещенко — желтый такой весь... «Вот посмотрите, — Прокофьев развернул ноты, — мое сочинение: «Бабушкины сказки!»

*

Пасмурно и свежо, большой ветер. Ничего не писалось за весь день, только рисовал. Оттого, что был дождь, мальчик не пойдет за газетами, так и не узнаем, чем окончилась воскресная демонстрация в Петербурге.

Тучи идут валами —

А птицы все-таки поют и куковала кукушка. Все утро по двору конь ходит — еще бы, сколько за все эти жаркие дни всяких мух перекусало!

Последнюю неделю я совсем не выхожу из комнаты. Смотрю в окно — —

Ничего мне не хочется: ни писать, ни читать.

XIX