Том 6. Черный город

С этим господин Клебе и укатил, и до весны о нем не было ни слуху ни духу. Впрочем, Бибока он и не интересовал. Жилось ему теперь неплохо. Он уже окончательно сел на шею легкомысленному весельчаку Любомирскому, разузнал все его тайны, благодаря этому забрал старосту в свои руки и командовал им. Словом, Бибок чувствовал себя в городе Бела не хуже, чем паук среди полчища мошкары. Ведь город Бела в ту зиму, словно по мановению волшебной палочки, превратился для Бибока в земной рай. Мужчины вступали в отряды и один за другим уходили в армию Ракоци, сражаться за Венгрию. Кровь людская — не водица, и даже покинутое дитя сердцем тянется к матери. Король Сигизмунд мог отдать в залог только землю, но не душу этого края. Дух здесь по-прежнему был венгерский, да еще очистился от ядовитых миазм. Итак, мужчины ушли на войну, женщины остались дома. Красивые бельские женщины! И если бы только одни они. А то ведь сюда бежали и другие красавицы Венгрии, — сюда, в край, не знающий войны. Мужчины, кто мог, перевезли сюда жен, дочерей и все ценное, что имели. Вот так же сотни лет тому назад население Эстергома бежало в Комаром. И Комаром жил тогда под управлением двух бургомистров (у каждого были свои собственные чиновники) и при двух церковных приходах. Только кладбище в Комароме было одно. Гости снимали его у хозяев в аренду.

В Беле женщин хватило бы не на два, а на целых три города, мужчин же во цвете лет там не нашлось бы тогда ни одного. В кладбищах нужды здесь не было, зато мужчины оказались в цене. Вот почему у Бибока и появилось так много красивых перстней на пальцах.

Наплыв приезжих принес городу немало дохода. Староста Любомирский знал, как обращаться с беженцами. Овца, спасающая свою шкуру, не станет возражать, если у нее выстригут клочок шерсти. А ножницы у старосты Любомирского оказались на диво наточенные, стричь ими было — одно удовольствие, и немало из того, что придумано по части стрижки овец, родилось именно в голове Бибока.

Конечно, Бибок предоставлял Любомирскому право снимать пенки. Однако, пользуясь своим влиянием на старосту, он не забывал и о своем собственном кармане. В городе уже давно заметили, что, если хочешь поскорее сварганить какое-нибудь дельце, зависящее от старосты, — подмажь сперва Бибока. И это мнение настолько укоренилось, что в Кракове появилась даже карикатура, изображавшая Любомирского в виде оседланного осла в богатой сбруе, а верхом на этом осле восседал Бибок. Одна из таких карикатур была вывешена и в трактире «Пес, лающий на луну». Любомирский, прослышав о ней, рассвирепел, приказал сжечь злую картинку, а трактирщика, господина Ференчика, оштрафовал на пятьдесят польских злотых. Говорят, что даже из этих штрафных денег пятнадцать злотых попали в карман Бибока.

Словом, Бибок вознесся теперь на вершину могущества. В один прекрасный весенний день, когда староста со своим придворным совершал прогулку, на рыночной площади Бибока вдруг окликнула какая-то пожилая женщина и сказала, что она принесла ему весточку из Лёче.

— От кого, матушка?

— От господина Клебе.

— Ну, и что же просил передать мой друг Клебе?

— На днях, говорит, зазвонит колокол на башне ратуши.

— И больше ничего?

— Нет. Он просил вас, барин, сообщить ему что-нибудь.

Бибок раздраженно прикусил губу.

— Передайте ему, матушка: Лёче далеко, отсюда колокола не слыхать. К тому же теперь у меня уши заложило.

Он сунул руку в карман и протянул старухе один талер. Любомирский был в тот день весьма гневлив и желчно сказал:

— Бибок, Бибок! Ты, видно, что-то недоброе задумал!

— Я? Откуда вы это взяли?

— Не зря же ты получаешь и передаешь какие-то таинственные вести.

— Не понимаю, о чем вы говорите, ваше благородие?..

— Не понимаешь? Ну, ладно. Но ведь я-то должен все понимать, не так ли? Я догадываюсь, отчего у тебя заложило уши, Самые длинные уши в целой Европе!

— Так ведь это всего лишь изящный оборот речи! Недаром же мы, венгры, учимся в детстве латыни по древним авторам. Язык венгерца, подобно хоботку пчелы, постоянно впивает нектар…

Однако у бельского старосты дурное настроение все не проходило, и он продолжал ворчать. Накануне вечером он вернулся из Кракова и жаловался, что «продулся в пух и прах». В таких случаях он всегда бывал сердит. Поэтому Бибок не принял обиду близко к сердцу и попробовал утешить Любомирского:

— Раздобудем мы денег и дома. Не иссяк еще золотой родник.