Том 6. Черный город

— Я счастлив, — отвечал вице-губернатор, полной грудью вдыхая сырой, пахнувший прелью воздух. — Жизнь, друзья мои, так хороша!

Гёргею все казалось теперь превосходным — даже стаи воронья были ему милы, а их чернота такой красивой.

Криштоф Ацел тоже поспешил подольститься к Гёргею:

— Тьфу-тьфу, не сглазить бы! Ты выглядишь молодцом! Ей-богу! Будто не ты выдаешь дочку замуж, а наоборот, к себе в дом вводишь молодую красотку.

Вице-губернатор улыбнулся:

— В общем-то, оно так и есть, только вы этого никогда не поймете.

За подобными разговорами они доехали до Верхних городских ворот. В мглистой дымке город не был виден, его можно было скорее угадать до запаху дыма, который туман пригибал из печных труб к земле. Но вот ехавший впереди Венчик разглядел ворота и доложил:

— Заперты!

— Труби! — приказал Гёргей.

На звук трубы из-за ворот послышался скрипучий голое:

— Кто там?

— Пал Гёргей, вице-губернатор Сепеша, и господа из комитатской управы, — отвечал Венчик.

— Сейчас, сейчас.

Княжеский конь Ворон, не привыкший долго ждать, нетерпеливо дыбился, перебирал ногами, а Гёргей гладил его и похлопывал по холке, словно хотел сказать: «Не горячись! Ведь вон уже отворяют!»

И в самом деле, с обычным грохотом и лязгом опустился подъемный мост, затем, скрежеща в петлях, растворились ворота. Теперь впереди поехал Гёргей. Но стоило его коню миновать мостик, как вдруг из-под массивного свода ворот громыхнула вниз железная решетка и преградила путь свите вице-губернатора. Напуганная лязгом падающей решетки, лошадь Гёргея взвилась на дыбы, он покачнулся в седле, уронил шапку, украшенную перьями цапли, а когда обернулся, чтобы подхватить ее, понял, что случилось. (Все произошло в одно мгновение.) Он увидел за решеткой искаженные гневом лица, угрожающе поднятые кулаки, слышал бессильно-яростные возгласы: «Измена! Вероломство».

А к нему уже бросилась городская стража — солдаты в куртках из воловьей кожи; человек шесть схватили Ворона под уздцы, один пырнул коня пикой в живот, конь жалобно заржал от боли и, смертельно раненный, взвился на дыбы. Гёргей, не потеряв самообладания, выхватил саблю и первому же из солдат, пытавшемуся стащить его с коня, отрубил руку. Но на помощь шестерым солдатам бросились человек двадцать озверелых бюргеров, горевших жаждой мести, и стащили Гёргея на землю.

— Наконец-то! Попался ты нам в руки, негодяй!

Все это происходило на глазах приверженцев, родичей и друзей Гёргея. Но они находились по другую сторону решетки и ничем не могли помочь ему.

— И пальцем не смейте его тронуть! — прозвучал громовой голое вилликуса Гутфингера.

Бюргеры недовольно заворчали:

— А что нам его жалеть? Он нашего бургомистра-то убил? Значит он — наша добыча! — закричал кровожадный мясник Мартон Хорнбост.

— Помни: барин — везде барин! — пояснил вилликус, но, видя, что его слова вызвали недовольство, озорно подмигнув, добавил: — Ведь нам нужно его целиком, а не по частям доставить почтенному сенату. Давай веди его в ратушу! Да побыстрее!

Положение становилось невеселым. Всю площадь, насколько можно было это разглядеть сквозь туман (кстати, он начал рассеиваться), запрудили бюргеры в кожаных куртках-панцирях и городские гайдуки. По углам улиц, выходящих на площадь со стороны Нижних ворот, стояли пушки (знаменитые пушки Тёкёли), вокруг них проворно хлопотали пушкари. О быстром освобождении не могло быть и речи, даже если к городу соберутся дворяне со всего Сепеша. И Гёргей, покорившись судьбе, шел под конвоем гайдуков, смелый, прямой, ни с кем не говоря ни слова. (Станет говорить он с какими-то гайдуками.) Только попросил отыскать его шапку, сказав презрительным, властным тоном:

— Найдите шапку. А за камень на кокарде я вам пятьдесят форинтов заплачу.

Вилликус кивнул головой.

— Пойди, Поханка, — приказал он одному из гайдуков. — Найди шапку, хоть из-под земли достань!

В ратуше, когда привратник распахнул дверь и Гёргей, сопровождаемый вилликусом, вошел в зал, наступила гробовая тишина. Все взоры устремились на пленника.

Сенат в полном составе сидел за зеленым столом. Отсутствовал лишь Крипеи. (Всякий раз, когда предстояло решать какой-нибудь важный вопрос, господина Крипеи схватывали колики.) Во главе стола занял свое место молодой бургомистр — бледный, с всклокоченными длинными волосами до плеч (как видно, в тот день их еще не касался гребень), зато глаза его горели торжеством.

На столе перед ним белели исписанные листки бумаги. Чуть поодаль, почти на середине стола, стоял застекленный ящичек с забальзамированной рукой Кароя Крамлера. Сегодня она была сильнее всех живых рук. Сегодня — ее день, сейчас она нанесет, удар!

Молодой бургомистр заговорил звучным голосом, зловещим, как погребальный колокол:

— Сударь, вы — Пал Гёргей Гёргейский и Топорецкий, вице-губернатор Сепеша?

— Да, я, — глухо отвечал Гёргей.

— Вы застрелили бургомистра Лёче — Кароя Крамлера, чья рука в качестве corpus delicti[58] находится здесь?

С этими словами Фабрициус протянул руку за ящиком и повернул его застекленной стороной к обвиняемому.