Том 6. Казаки

— «Мы убьемъ, только со мной поди», сказалъ Лукашка, поддерживая ружье и сходя съ вышки. — «Вотъ дай срокъ, ребята въ секретъ пойдутъ, такъ я теб укажу», прибавилъ онъ. — «Вотъ житье твое, право зависть беретъ, гуляй добрый молодецъ, да и все», сказалъ Лукашка. «А мн на часахъ стоять хуже нтъ. Скука, злость возьметъ».

— «Гм! гм! сходить надо, надо сходить», проговорилъ старикъ самъ себ: «а теперь тутъ подъ чинарой посижу, може и точно ястребъ».

— «Летаетъ, дядя, летаетъ!» подхватилъ Назарка, и опять сдлалъ колнцо, опять разсмшившее народъ на кордон.

— «Дура-чортъ!» крикнулъ Лукашка. «Не врь, дядя, а со мной пойдемъ, на полян видлъ я точно».

13.

Лукашка вошелъ въ избу, повсилъ на деревянный гвоздь оружiе и черкеску. Въ одномъ бешмет еще замтне стала широкая кость его сложенья. Онъ досталъ лепешку и, пережовывая, подошелъ къ лежавшему казаку.

«Дай испить, дядя», сказалъ онъ, толкая его: «глотка засохла».

Казакъ видно не хотлъ давать.

Ну!.. сказалъ Лукашка, хмурясь.

«Ужъ нечто для тебя», сказалъ казакъ, продирая глаза. «Нацди чапуру, Богъ съ тобой, я говорю, не жалю!»

— «Спаси Христосъ, что не пожаллъ», сказалъ Лукашка, утирая широкiя скулы и выходя изъ двери.

— «И жаль было, да малый хорошъ», проговорилъ казакъ и опять легъ: «малый, я говорю, хорошъ».

— «Пойти пружки[79] поставить», сказалъ Лука: «время хорошо». Захвативъ бичевку, онъ съ дядей Ерошкой пошелъ на поляну.

— «Не ходи безъ ружья, убьютъ!» крикнулъ ему урядникъ.

Лукашка не отвтилъ и въ лсу скоро послышался его голосъ. Онъ ходилъ, отыскивая фазаньи тропки и разставляя на нихъ пружки, и плъ про короля Литву.

Сиротинушка, сиротинушка добрый молодецъ,

Исходилъ я, сиротинушка, и свтъ и землю русскую,

Не нашелъ я себ отца-матери и роду-племени,

Только я нашелъ себ, сиротинушка, короля Литву.

Служилъ я королю Литв ровно тридцать лтъ

А съ королевною его жилъ ровно девять лтъ,

Никто про насъ не зналъ и не вдалъ.

На десятомъ на годичк стали люди знать.

Изъ заднихъ королевскихъ воротничковъ

Выходила то ли его любимая ключница

И видала ли его любимая ключница,

Доказала она королю Литв:

«Ты батюшка нашъ, король Литва,

Ничего ты не знаешь и не вдаешь,

Живетъ твоя королевна съ любимымъ ключникомъ».

На ту пору королю Литв на бду сталось,

За велику досадушку ему показалось.

Кричитъ король Литва своимъ громкимъ голосомъ:

«Ой гей! мои грозные палачи,

Берите, становите вы релья высокiе.

Натяните петлю шелковую,

Подите, приведите моего любимаго ключника».

Ведутъ его, добраго молодца, по улиц,

Идетъ добрый молодецъ не тряхнется,

Черные кудри его не шелохнутся.

Подводятъ его, добраго молодца, къ рельимъ высокіимъ.

На ступеньку онъ ступаетъ, Богу молится,

На другую онъ ступаетъ — со всми прощается.

Добрый молодецъ на рельицахъ качается.

На ту пору къ королю Литв

«Ты батюшка нашъ, король Литва,

Добрый молодецъ на рельицахъ качается,

Королева ваша въ палатушкахъ кончается»

Голосъ у Лукашки былъ сильный и рзкой.

— «Вишь, псенникъ то нашъ отдираетъ», скавалъ урядникъ, мотнувъ въ ту сторону, откуда слышалась псня, — «Ловко!»

КОММЕНТАРИИ

ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ И ПЕЧАТАНИЯ «КАЗАКОВ».

I.

История создания «Казаков» сложна и нелегко поддается изучению. Повесть писалась с перерывами, более десяти лет (1852—1862 гг.), несколько раз на ходу работы меняя свой план, размеры замысла, ход действия, имена и характеры действующих лиц. Незадолго до выхода в свет она определенно представлялась Толстому состоящей из трех самостоятельных частей и он работал над последней частью (рукопись с датой 15 февр. 1862 г.); осенью после женитьбы денежные обстоятельства[80] побудили его спешно взяться за обработку этого обширного и далеко не законченного материала; он быстро привел в порядок наиболее готовую первую часть повести, присоединил к ней развязку и отдал в «Русский Вестник», отметив в Дневнике под 19 декабря 1862 г.: «кончил «Казаков» 1-ую часть». Таким образом, замысел был урезан и весь заготовленный для продолжения художественный материал остался лежать, ожидая своей очереди. Первые два-три года Толстой еще мечтал, что эта очередь наступит: в 1865 г., уже в разгаре работы над «Войной и Миром», он в заметке дневника говорит, как об одном из возможных типов романа, о своих «Казаках будущих». Но эти «будущие Казаки» не увидали света; повесть постигла та же участь, что задуманный в широком масштабе «Роман русского помещика», из которого был подобным же образом в 1856 г. выкроен рассказ «Утро помещика».