Том 6. Кино в период войны, 1939-1945

После 1940 года эта глубинная антифашистская тенденция в журнале усилилась с приходом в него новых сил: Джузеппе Де Сантиса, Марио Аликаты, Гвидо Аристарко, Глауко Виацци, Карло Лидзани, Уго Казираги, Микеланджело Антониони и других. Де Сантис был воспитанником «Экспериментального киноцентра». Другие пришли из ГУФа — «Университетских фашистских групп», которые по своему духу были гораздо менее муссолиниевскими, чем это значилось на их вывеске. Под прикрытием дискуссий по вопросам культуры активные коммунисты вели внутри этого студенческого союза завуалированную, но очень настойчивую и основательную пропаганду, которая способствовала превращению некоторых организаций ГУФа (в частности, римской и миланской) в рассадники антифашизма[161].

Вернувшись на десять лет назад и внимательно изучая номер за номером журнал «Чинема», мы видим, как день за днем, в ожесточенной борьбе критиков формировалась та тенденция, которую мы называем теперь неореализмом. Автором этого слова был Умберто Барбаро, впервые употребивший его в 1943 году в статье, опубликованной в журнале «Фильм».

Сценарист и документалист, активный борец с фашизмом, он был не только крестным, но и духовным отцом неореализма как в эстетическом, так и в теоретическом плане.

Преподаватель «Экспериментального киноцентра», Барбаро сыграл в нем во время войны значительную роль, заменяя часто своего друга, директора Кьярини, постоянно поглощенного режиссерской работой.

Чаще всего Барбаро показывал своим ученикам-режиссерам (среди них был и воспитанный им Де Сантис) фильм «Броненосец «Потемкин». Основой его курса были работы Пудовкина, переводы которых на итальянский язык он когда-то опубликовал, и новейшие советские теоретические работы. В своих лекциях и в своих статьях, публиковавшихся в журнале «Бьянко э Неро», он целеустремленно боролся за итальянский социалистический реализм (который он воздерживался называть этим термином) и против формализма (который он называл своим именем). В частности, он обрушивался на чисто формалистическую интерпретацию теорий монтажа Эйзенштейна и Пудовкина.

Стратегический бой, который Барбаро провел на фронте эстетики, послужил теоретической базой для тех тактических схваток, которые вели со своими противниками молодые критики «Чинема»[162].

Перелистывая в наши дни номера этого иллюстрированного журнала, можно ясно увидеть истоки итальянского неореализма, по праву признанного замечательнейшим явлением киноискусства. Этими истоками были: советская школа (достижения которой благодаря Умберто Барбаро стали подлинным руководством к действию), французское киноискусство, литературный веризм, некоторые итальянские фильмы 1910—1920-х годов и, наконец, так называемый диалектальный театр.

Преклонение неореалистов перед советской кинематографией (а оно проявлялось в «Чинема» даже после июля 1941 года) — это результат лекций Барбаро и влияния переведенных им работ Пудовкина, которые стали настольной книгой всех молодых кинорежиссеров. Но советских фильмов было мало. В Италии видели (задолго до войны) только «Веселых ребят» Г. Александрова, «Путевку в жизнь» Н. Экка и «Петербургскую ночь» Г. Рошаля.

В Риме и Милане имелись уникальные копии фильмов «Да здравствует Мексика!», «Конец Санкт-Петербурга», «Потомок Чингис-хана», но лишь немногие «избранные» могли в то время тайком посмотреть их. В основном обращались к книгам. С жадностью набрасывались на статьи и фотографии, опубликованные в итальянских и французских журналах[163].

Несмотря на этот black-out, с теоретическими основами советского кино ознакомились очень многие либо непосредственно, либо по тому влиянию, которое оно оказало на английскую и французскую кинематографии.

Влияние французской кинематографии было тем более значительным, что война почти не нарушила обмена кинофильмами между Италией и Парижем. Когда в 1942 году американские фильмы были изъяты из проката, французские составили самую значительную часть иностранной продукции, поскольку в Италии, как и во Франции, Геббельсу не удалось навязать свои фильмы публике[164]. Молодые итальянские кинорежиссеры обратили свои восхищенные взоры к Рене Клеру («Свободу нам!», «Под крышами Парижа»), к Дювивье («Пепе ле Моко», «Тихая компания» в искалеченном варианте), к Карне, которого они открыли около 1940 года («Набережная туманов», «Забавная драма», «День начинается») и особенно к Ренуару.