Том 6. Лимонарь

На рождественские каникулы работы прерваны на неделю. В сочельник выпало много снегу и к святому вечеру небо очистилось — Диккенсовы звезды. А в окнах на елках зажглись огоньки. И Диккенс-Гоголь-Рабле и елочный свет чудесного Вейнахтсбаум почувствовались таким домашним «немудреным» — а и вправду мир сошел на землю. По церквам ударили к полунощной мессе. И со всех концов Иерусалима потянулись гнездами и черной вереницей, без свечей сияя: «Дождались — святой вечер!»

И озорная орава вышла прогуляться — вот они — впереди Унис. И всякий со своей затеей:

«Залезть на колокольню к колоколам и оборвать веревку или так запутать, что звонарь...»

«Курлыкать под псалмы и орган...»

«Без толку толкаться в проходах на соблазн и раздражение молящихся...»

«На кухню! и там наплюю в кутью, ха?»

«Не стоит рук пачкать. Идемте к царю Соломону. Я придумал, мы и его, премудрого, прижмем к ногтю!»

Унис коноводил — китоврасья порода! — знали его и на стройке: «умница, говорили, очень только озорной». Это он на царской скандальной кормежке киту вместо зерен сколько мешков камней в глотку всадил, — «форменным образом безобразник».

«К царю Соломону!» повторил Унис.

Всем очень понравилось: «искушать царя Соломона». И на радостях — «как это весело, чтобы премудрого к ногтю» загалдели бесы и в драку «понарошку». А как размеришь, где кончается «нарошка»? А другой и не понимает, и не то, чтобы не понять, а если больно, хоть и понарошку, а все равно отбрыкнешься: а это сейчас видно — заметили и уж не спустят.

А был такой вонючий бесенок Сакар: ему, глупому, больно, он и лягнулся, ну и здорово же его отдули: так носом в снег, — вот тебе, фискала! Поднялся Сакар — а те уж далеко — и только следом искра-снег.

«Ч-ч-ч-ер-ти!»

И поплелся домой.

Орава, не дыша, на пяточках, подступила к освещенному царскому окну: огонь надувался ярко-красный, — черти дымились. И какой-то горлан, для безобразия затянул по- весеннему: так весна, дыша озоном, сардинками, макрелью и селедкой, кричит под окном:

Нантские сардинки!

Свежие сардинки!

Унис мигом к окну, бесшумно «шамиром» вынул стекло и высунулся к царю Соломону.

Царь Соломон только что вернулся из церкви и один разговляется: кутья, мед, миндальное молоко. В одной руке ложка, в другой весы.

Унис на локотках:

«Чтой-то вы делаете?» (На Униса это произвело глубокое впечатление.)

«Ем».

«А весы?»

«Я взвешиваю все то, что ем и потом все, что откладываю на землю. Мера».

Унис хохотнул себе в кулачок:

«Премудрость! До этого еще никто не додумался, ни Аристотель, ни Маймонид: чтобы есть и взвешивать. Царь Соломон, для тебя нет тайн, ты все знаешь — пустыни, пропасти, норы, ничего не скрыто».

А и вправду, царь Соломон все знает; и где он только ни был, весь мир осмотрел.

— А на небеса ты никогда не лазил, — Унис поштопорил носом, — почему?»

Царь Соломон отложил в сторону медовую ложку. Перстень на его пальце вспыхнул всеми огнями: камень ветров, камень зверей, камень земли и воды, камень демонов — над всеми он властен.

«Но может ли человек проникнуть через ту потаенную дверь — туда? Китоврас может, он демон, но я, всемогущий, я человек?» — вспомнился царю Соломону кит: скандал.

«Небеса — это! — там все по-другому, там нет нашего «ничего» и без этого, не взвешивают!» Унис огоньками насмешливо подмаргивал, резал, разрывая пространство наперекрест.

Царь Соломон догадался, не простой это бес: чего-то затевает. И надо от него отделаться поскорее.

На письменном столе лежала разрисованная цветами кожаная сумка, принес художник: «своей работы».

«А скажи, пожалуйста, бес-иваныч, как тебя...»

«Унис!» выфлейтил бес.

«Можешь ли, Унис, влезть в эту сумку?»

«Га! — попался Унис, — еще как, и все наши».

«А ты покличь: мне это очень интересно, как вы рассядитесь с вашими обезьяньими хвостами».

«Хвосты у вас!» — огрызнулся Унис и пальцем чего-то там сделал за окошко, какую-то двусмысленную фигу.

И царь Соломон не успел поставить весы на место, вся комната наполнилась бесами.

«Товарищи! — скомандовал Унис, — царь Соломон хочет, чтобы мы залезли в эту сумку и расселись... ха!»

И стал тонеть — стал в иголку, тоньше иглы и первый блестящим прутиком скользнул в сумку.

И вся орава подобралась: кто гвоздик, кто кнопка, кто зажим, кто просто блестка — и один за другим, а то и группами, посовались в сумку.

«Мы все залезли!» — пискнул из сумки Унис.

А посмотреть, ну никак не скажешь, разве где зеркальце, чуть отдулось.

И опять какой-то горлан закликал из сумки: весна!

Нантские сардинки —

Свежие сардинки!

Царь Соломон позвонил царскому кузнецу. И сейчас же царский кузнец Вакула принес засмоленную бочку из-под селедок. Положили в бочку сумку с чертями; на бочку крестообразно железные обручи. Припечатал царь Соломон своей царской соломоновой печатью. И с Богом:

«Снесешь, брат Вакула, на Иордань и там норови в самое глыбкое, пускай поорут на здоровье!»

И сел к столу доедать кутью.