Том 6. Лимонарь

Тябень взвился — и полетели.

Первое небо летят — ну, ничего! Второе небо летят — что-то по-другому, не наше. А как стали приближаться к третьему, а там — огонь и вода — розы и лилии.

И тут ангелы — не ангел смерти — а многоочитые и многокрылые, да как шуганут:

«Смертному ни на пядь!»

И с этой-то высоты грохнулся царь Соломон на землю.

Хорошо еще тябень, не простой зверь, крылатый верблюд — ему ничего не вредит и ничто не берет, а то долго ли до греха, и не то, что шею свернешь, а и черепок напополам.

И слышал царь Соломон: над самой его головой на колокольне в городе Клионе, эк, его куда дряпнуло, в Бретань! — часы Рождество на колоколах играют:

Днесь божественный Младенец

родился

Пойте гобои, гуди волынка.

СОЛОМОН И КИТОВРАС {*}

— — тогда наступило время спросить о Китоврасе. И демоны открыли царю Соломону, что видят его в глубине пустыни у трех колодцев. И задумал царь Соломон, как ему овладеть Китоврасом.

Строитель Хирам сковал железную цепь и железную гривну; и на гривне было выгравлено заклятие: во имя Божие. И стала та цепь нерушима: на человека и на не-человека, зверя и демона неволя.

И о том подумал царь Соломон, как эту цепь использовать. И посылает он куропалата Вифония с синкеллами в пустыню к трем колодцам, и велел везти за собою вино и мед, и овечье б руно взяли.

* * *

Углубившись в пустыню, куропалат Вифоний нашел три колодца, а Китовраса нету. И как указал царь Соломон, Вифоний и его синкеллы вычерпали воду из колодцев и, заткнув жерла руном, налили в два колодца вино, а в третий меду. А сами за камень, караулить.

И в самый полдень, это как бабочка в окно бьется, в тишину пустыни затопало копытом, а лицо обдало налетевшим жаром. И видят: стрелой крылья несутся: по пустыне — все больше, все ближе — и вот уж замелькали копыта. И увидели: он самый! — напруженные крылья, крепкие конские ноги, а лицо человека: приник к колодцу. Насторожились: цепь в руке у Вифония крепко, только бы себя не выдать.

Китоврас высоко поднял голову — и от углов рта из растрескавшихся губ не вино, кровь густой полоской запеклась к подбородку.

«От вина ума не прибудет!» — сказал Китоврас.

Но жажда была нестерпима.

И, опустя крылья, Китоврас воскликнул:

«Вино веселит сердце человека!»

Жадно хлебнув из колодца, он пошел ходить от колодца к колодцу, не может остановиться. И до самого донышка все три колодца — выпито, вылизано, вынюхано — ни столечко вина, и мед прощайте!

И такое почувствовал море-по-колено, чего тут разговаривать —

«Как, все, что имеет начало, имеет и конец? — вздор! А из «ничего» он на самом себе очень даже видит «чего»... И вы взаправду думаете, что целое всегда больше своей части? Ничего подобного».

Не Китоврас, маленькая птичка, цепкие лапки, и наперекор всякой самоочевидности он, Китоврас, в ней — с нею стремится к «невозможному». Но китоврасьи крылья окаменевают, с копыт отвалились птичьи лапки, и в глаза ему сонный сыплют песок. И он камнем канул в такую деберь, ничего не поймешь, да и незачем. И такой пошел храп — удовольствие: сама пустыня, няньча, притаилась.

Тогда Вифоний вышел из-за камня и, надев железную цепь на шею Китоврасу, укрепил цепь: ну!

Китоврас очнулся. На шее — цепь. Но разве есть на него такая цепь? И хотел было освободиться.

«И имя Божье с заклятием на тебе», сказал куропалат Вифоний.

И видя на себе «имя Божье», Китоврас пошел за Вифонием кротко.

*

Нрав его был таков: он не ходил путем кривым, а правым. И когда вошел в Иерусалим, перед ним расчищали путь, сносили дома, потому что шел без заворота, напрямик.

На углу дом вдовы. И несчастная, не видя себе пощады: последнее отнимают! — с горечью воскликнула:

«Я одинокая, пощади!»

Китоврас подобрался, но не свернул с дороги: дом уцелел, но Китоврас сломал себе ребро.

«Мягко слово — кость ломит, жестко — гнев воздвигает», — сказал Китоврас и пошел дальше.

А когда вели его базаром, какой-то, приторговывая яволочные сапоги, из кожи лез, требовал — «за ценой не постоим, только подай такие, чтобы семь лет без сноски!»

Китоврас, заглянув в глаза покупщику, усмехнулся.

Окруженный толпой зевак, сидел на земле странно одетый человек — и одни протягивали ему руку, другие подавали записки; и из его слов можно было понять, что он предсказатель: прорицает судьбу.

Китоврас приостановился и захохотал.

Навстречу шла свадьба. Скрипач впереди высмычкивал такой разумор, такие корчил усердные рожи, выроживая ногами, и самые благонамеренные гоготали, как стервецы, и молодые были навеселе, и провожатая свита пьяна и довольна.

Китоврас отвернулся — все это видели — и слезы показались на его глазах.

Какой-то весельчак, на взводе, не обращая внимания на пожарных, ни на отряд саперов, возглавлявших путь Китовраса и куропалата с синкеллами, шарил перед собой руками, топчась на месте.

Китоврас, поравнявшись, взял его под руку и, ничего не говоря, — какой уж там хмель, разом все выскочило! — под ручку вывел на дорогу.

Так кончилась дорога — путь загадок — из пустыни от трех колодцев в город вселенной, Иерусалим.

* * *