Том 6. Пьесы, очерки, статьи

– Да вот… двое… – ответил шофер и с досадой посмотрел на стариков. – Престарелые люди, не здешние… Приехали на водохранилище, а дороги не знают. Я и решил их туда подкинуть. Старикам, как говорится, товарищ начальник, везде у нас почет.

– Теперь вижу, – снова усмехнулся Басаргин, – что вы действительно работаете на участке у товарища Земляного. Он вас всех научил говорить по-своему.

Басаргин обернулся к Петру Софроновичу и Игнатию Мусиевичу. Шофер делал им свирепые знаки глазами, стараясь предупредить стариков, что перед ними стоит очень большой начальник. Но старики догадались об этом и без подмигиваний шофера.

– Вот, – сказал Петр Софронович, – любуемся, товарищ начальник, на произведение рук человеческих – на этот мост. И не тому дивимся, что мост этот хороший, а тому, что стоит он уже готовый посередь степу, а воды под ним еще нету.

– Предусмотрительности людской дивимся, – пояснил Игнатий Мусиевич.

– А у вас что на водохранилище? – спросил Басаргин. – Есть дело какое-нибудь?

– Безусловно, есть маленькое дельце в ваших палестинах, – сознался Игнатий Мусиевич и рассказал начальнику, зачем он вместе с Петром Софроновичем прибыл в эти Палестины.

На усталом лице Басаргина появилась улыбка.

– Садитесь ко мне в машину, – сказал он. – Я вас довезу до водохранилища. Куда вам трястись на этаком драндулете!

Басаргин кивнул на грузовик и засмеялся. У грузовика был смущенный и отчасти даже виноватый вид, такой же, как у шофера.

Старики переглянулись, забрали с грузовика свои вещи и, кряхтя и дивясь просторности машины, осторожно влезли в нее. Дверцы захлопнулись, и машина, выстрелив из-под колес струей пыли, умчалась в сторону водохранилища. А шофер, глядя ей вслед, сказал:

– Так что же, что драндулет! Зисы сто десять водить – не звезды с неба хватать. Это мы тоже умеем, товарищ начальник строительства.

Рыболовные боты

Три новых колхозных рыболовных бота стояли прямо в степи около кургана. Вокруг них валялись стружки. Под стружками не видно было даже травы.

В этот день Игнатий Мусиевич и Петр Софронович кончали конопатить последний бот. Надо было его смолить, но вышла задержка: в поселке не нашлось вара.

Шел разговор, чтобы послать за ним к инженеру Земляному. Вызвался ехать счетовод колхоза Ваня Савушкин, человек, как говорили о нем, «не имеющий задержки». Никакие препятствия для Вани не существовали. Что бы ему ни поручали, он, сдвинув на затылок кепку и торопливо роясь в карманах в поисках спичек, отвечал без запинки: «Это можно! Раз, два – и наколем дрова!»

Сейчас Ваня вместе со старухой Парасей Сидоренко помогал старикам конопатить бот, и между ними шел неторопливый разговор.

– Два дня, как приехали с Черного моря моя дочка и внучка, – говорил Петр Софронович. – Пускай отдохнут. Их, молодых, жалеть следует сильнее, чем старых.

– Я-то хорошо это знаю, – согласилась старуха Сидоренко. – Молодости ни у кого не позычишь.

– Что правда, то правда, – заметил Игнатий Мусиевич. – Вот слушайте, какую я вам расскажу историю про молодость.

Леля в это утро проснулась рано и пошла к ботам, чтобы набрать стружек и растопить очаг. На очаге Анна Петровна готовила с утра обед, помогала старухе Сидоренко. Кондрат Сидоренко весь день проводил на строительстве и возвращался только к ночи.

Леля незаметно подошла к наваленным стружкам со стороны хаты, села в тени бота на землю и начала слушать рассказ Игнатия Мусиевича.

Солнце еще низко висело над землей. По степи бегали хохлатые жаворонки. Было свежо, ясно.

– Так вот, – говорил Игнатий Мусиевич, – какое случилось сугубое происшествие. Была у нас на косе рыбачка Маруся. Да ты ее, Парася, безусловно должна знать.

– Как же не знать! – ответила старуха Сидоренко. – Она со всех наших детей была наикращая.

– И приехал к нам на косу один художник. Не с Ростова и не с Москвы, а с Ленинграда. Веселый человек! Сядет коло твоей хаты с красками, посмотрит одним глазом, посвистит, а потом ударит немногое число раз по холсту кистью – и смотришь: уже горит на том холсте твоя хата не иначе как солнце. Прожил ты в той хате с малолетства, безусловно каждый сучок знаешь, а стоишь и дивишься, будто и не твоя она хата, а какой-то райский чертог. Вот какой был человек тот художник! И написал он с нашей Маруси портрет. Она, бывало, сидит у моря на перевернутой шаланде, штопает сеть, а он ее пишет. Детвора толчется за его спиной, но даже дохнуть боится: у нас на косе народ уважительный к чужому занятию. Что старый, что малый – все одно. А Маруся, видно, стесняется сильно перед тем художником. Все глаза опускает. А он на нее сердится. Случалось, даже прикрикнет, чтобы глаза она не ховала. Потому что глаза у нее были, как те синие звезды над морем.

– Видать, Игнатий Мусиевич, – шутливо заметил Петр Софронович, – что не совсем вы сами были равнодушные до Марусиной красоты.

Ваня Савушкин засмеялся, а Игнатий Мусиевич строго сказал:

– Безусловно, был неравнодушный. А ваши, Ваня, смешки, как те дырявые мешки… Бесполезная вещь!