Том 6. Западня

Болезнь не красила Купо: привидение, да и только! Сивуха совсем отравила его. Тело кровельщика, пропитавшись алкоголем, съежилось, как те зародыши, которые хранятся у аптекарей в банках со спиртом. Он стал так худ, что все ребра вылезли наружу. Щеки впали, глаза гноились и оплывали, точно свечи в церкви; один только нос цвел посреди испитого лица, толстый и красный, как пион. Люди, знавшие, что Купо едва перевалило за сорок, приходили в ужас, когда он брел, пошатываясь, сгорбленный, с лицом серым, как грязная штукатурка. Дрожь в руках усилилась, особенно плясала правая рука, ее трясло как в лихорадке; в иные дни, чтобы поднести стакан ко рту, Купо приходилось сжимать его всей пятерней. Ох, проклятая трясучка! Только она и выводила Купо из себя, вообще же он совсем одурел. Он яростно ругал свои руки. А порой часами не спускал с них глаз, молча наблюдая, как они прыгают, точно лягушки; кровельщик даже не сердился, казалось, он старался доискаться, какой внутренний механизм заставляет их танцевать. Как-то вечером Жервеза застала мужа за этим занятием и увидела, что две крупные слезы скатились по его сморщенным щекам.

В последнее лето, когда Нана еще приходила отсыпаться у родителей, Купо совсем сдал. Его голос стал сиплым, как будто сивуха сожгла ему всю глотку. Он оглох на одно ухо. Затем в каких-нибудь несколько дней у него испортилось зрение; чтобы не скатиться с лестницы, ему приходилось держаться за перила. Словом, здоровье его расшаталось вконец. У Купо бывали мучительные мигрени, и голова до того кружилась, что все плясало перед глазами. Потом стало сводить руки и ноги, он зеленел от боли, валился на стул и сидел так часами в совершенном отупении; после одного из таких приступов у него целый день не действовала рука. Несколько раз ему приходилось ложиться в постель; ежась, он кутался в одеяло и дышал коротко, отрывисто, точно больное животное. Затем начинал куролесить, как в больнице святой Анны. Беспокойный, подозрительный, он бредил, катался от ярости по полу, рвал на себе одежду, судорожно впивался зубами в мебель.

Иногда он впадал в слезливое умиление, хныкал, как девчонка, рыдал и жаловался, что никто его не любит. Вернувшись однажды вечером домой, Жервеза и Нана не нашли больного в постели. Вместо него лежал свернутый матрац. Наконец они увидели Купо под кроватью, он в ужасе стучал зубами, уверяя, что какие-то негодяи грозятся его убить. Жене и дочери пришлось уложить его и успокаивать, как ребенка.

Купо признавал лишь одно лекарство: залить за ворот бутылку сивухи; после этого он вскакивал как встрепанный. Каждое утро он таким манером лечил свой кашель. Память у него давно отшибло, башка была пуста; но стоило ему поправиться, как он начинал потешаться над своей болезнью. Бросьте, он никогда в жизни не болел! Словом, он был в таком состоянии, когда человек подыхает, а сам твердит, будто здоров, как бык. Вообще он стал заговариваться. Когда, проболтавшись полтора месяца неизвестно где, Нана возвращалась домой, Купо думал, что она ненадолго отлучалась по делу. Сплошь и рядом, встречая дочь на улице под руку с каким-нибудь кавалером, он не узнавал ее, а девчонка смеялась ему в лицо. Теперь она ни в грош не ставила отца, только что не пинала его ногами.

При первых холодах Нана опять удрала, сказав, что сбегает в лавочку купить печеных груш. Она чувствовала приближение зимы, и ей не хотелось стучать зубами в нетопленной комнате. Родители обругали ее скотиной, но лишь потому, что не дождались печеных груш; девчонка еще вернется, ведь в прошлую зиму она три недели ходила за пачкой табака. Но шли месяцы, а Нана не появлялась. Видать, далеко укатила. Наступил июнь, она не вернулась и к лету. Все кончено: она, верно, нашла где-нибудь стол и кров. И в тот день, когда им пришлось особенно туго, супруги Купо продали за шесть франков железную кровать Нана и пропили все деньги в Сент-Уэне. Ей-богу, кровать только мешала в комнате.

Как-то утром, в июле, Виржини окликнула проходившую мимо Жервезу и попросила перемыть грязную посуду: ее накопилось очень много, потому что накануне Лантье угощал обедом двух приятелей. Когда Жервеза возилась с оставшейся после пирушки жирной посудой, шляпник, прохлаждавшийся в лавке, крикнул ей:

— Знаете, мамаша, а ведь я на днях видел Нана!

При этих словах Виржини, которая сидела за кассой и озабоченно поглядывала на пустевшие ящики и банки, сердито тряхнула головой. Она сдерживалась, чтобы не сболтнуть лишнего, но, право, под конец эти встречи становились подозрительными. Лантье что-то слишком часто видел Нана. О, она не поручилась бы за него: такой бабник на все способен, когда ему в голову втемяшится какая-нибудь девчонка. В эту минуту вошла г-жа Лера; за последнее время она очень подружилась с Виржини, которая изливала ей свою душу.

— Вы видели Нана? Издали или вблизи? — как всегда игриво спросила вдова.