Том 6. Зарубежная литература и театр

— вдруг бы появился он и, смотря лукавыми зоркими глазами, заметил бы всех, всех этих чудовищ возрожденного пиетизма, обновленной мистики, всех этих фальшивых магов и в каждого из них послал бы стрелу пронзающего слова, смоченную ядом разрушительного смеха. То-то бы кинулись во все стороны чудища! Произошла бы сцена, подобная той, какую Гоголь описывает в своем «Вии», когда все уродливые порождения ночи шарахнулись в страхе, а некоторые так и застряли в узких окнах церкви. Но так как старый Вольтер воскреснуть сам не может, то не плохо, если он воскреснет в старом Шоу, имеющем с ним так много общего. Поэтому вольтерьянство в том виде, каким оно жило в XVIII веке, то есть как свободомыслие, не дошедшее до окончательного атеизма, в своей критике иногда довольно поверхностное и т. д., но все же свежее, смелое и презрительно карающее весь мир суеверий, — это такой культурный элемент, за который можно быть благодарным и сейчас.

Будем благодарны за него Бернарду Шоу, но все-таки скажем, что вольтерьянство в наш век не может не казаться чем-то весьма половинчатым, потому что половинчатым оно было даже в свой век. Принимая из рук Шоу его новое вольтерьянское произведение, мы можем весело улыбнуться, крепко и благодарно пожать руку маэстро и сказать ему: «Что ж, это хорошо. Но это могло бы быть гораздо лучше!»

Мы не будем здесь комментировать самый памфлет.

III

Он написан живо и ясно. Понять его нетрудно. Всякий посмеется над его образами. Разве не смешны библейский бог, требующий жертв, и библейский бог — спорщик? Разве не своеобразна критика пророческого духа? Разве не изыскан юмор вокруг непонятности христианства? Разве не блестяща победа чернокожей девушки над Магометом? И разве — скажем это при всем нашем огромном уважении к нашему превосходному соотечественнику Ивану Петровичу Павлову — не забавен в высшей мере (хотя, конечно, и непочтителен; ай-ай-ай, мистер Шоу!) инцидент между «искательницей бога» и великим исследователем слюнных рефлексов собаки?

Глубокий и полный ненависти закал, появляющийся у Шоу, когда он изображает караван современных культурных туристов, найдет общее сочувствие, хотя бы между этими культурными туристами и некоторыми новейшими формами свободомыслия и тянулись кое-какие паутинные нити.

Как мы уже сказали, Шоу сам присоединяет к своему памфлету разъясняющее послесловие. Вот тут-то мы поговорим с ним несколько подробнее. Тут он снял с себя маску мудрого комика, отер элегантной рукой пот со своего высокого лба, над которым лежит густой седой чуб, присел на скамейку, коснулся двумя пальцами до колена читателя и как бы сказал: поговоримте серьезно!

Поговорим.

Но прежде я хочу бросить только одно замечание по поводу самого текста памфлета.

Вольтерьянский памфлет имеет вольтерьянский конец, главный мотив которого взят из вольтеровского «Кандида».

Вольтер уговорил чернокожую девушку удовлетвориться агностицизмом и сажать капусту. Вдобавок она выходит замуж за ирландца, очень похожего на молодого Бернарда Шоу, и они вместе производят на свет большое количество детей «чудесного кофейного цвета».

Неужели самому Б. Шоу не приходит в голову, что «в качестве успокоения» после энергичных «поисков бога» это звучит ужасающе по-мещански?

Вероятно, кажется, потому что в самых последних строчках своего памфлета Шоу пишет:

«Когда ребятишки подросли и больше от нее не зависели, а ирландец сделался неосознанной ее привычкой, как бы частью ее существа, — тогда они перестали отвлекать ее от нее же самой, и она вновь обрела досуг и одиночество, а вместе с ними вернулись и старые проблемы. Но к тому времени ее окрепший ум увел ее далеко за пределы той стадии развития, когда доставляет удовольствие разбивать идолов дубинками».

Н-да…

Однако эту фразу мы находим довольно загадочной. Она оставляет нас в недоумении. И «послесловие» из этого недоумения нас не выводит.

IV

Не знаю, хорошая ли это манера — к собственному художественному произведению прилагать более или менее длинный поясняющий комментарий.

Во всяком случае, это манера Бернарда Шоу.

Должен сказать, что такое самокомментирование, насколько я помню, ни разу не было на пользу какому-либо произведению комедиографа, таким комментарием снабженному. Но в данном послесловии Шоу имеется, во всяком случае, очень много интересных мыслей. Интересных по себе или по отношению к автору.

Одна из главных таких мыслей выражена Шоу следующем образом: