Том 6. Зарубежная литература и театр

О, разумеется, у Шоу очень утонченный бог. Это — порыв жизни, это — elan vital[36]. Но это все-таки — бог.

Ромен Роллан, другой наш дорогой друг, в своем великолепном большом романе «Жан-Кристоф» в одном месте с удивительным пафосом и блеском говорит о своем гипотетическом боге⁸. Этот бог Роллана не всемогущ, он не творец мира, — он только еще завоевывает мир. Он вождь, сумма или персонификация всего светлого, прогрессивного, разумного и доброго, что постепенно, в тяжелой борьбе, делает из хаоса космос. Революция на земном шаре, в человеческом роде, оказывается, таким образом, частью этого процесса.

Люди с некоторым артистическим позывом к персонификациям, к символам, к патетике, к повышенной эмоции очень легко ударяются в такого рода мифологию, не всегда сознавая, что самый утонченный бог — так же нелеп, ненужен, так же вреден, как и самый грубый, как вот тот «прекрасно сложенный белый человек аристократической внешности», к которому чернокожую девушку привела мамба и который требовал от нее убить перед ним своих детей или своего отца.

Если бы пишущий эти строки мирно беседовал с Шоу на завалинке, как я это изобразил несколькими строками выше, то он смог бы рассказать Шоу кое-что pro domo sua[37]. Я тоже страдал таким же «мифологическим» позывом и тоже думал не столько найти, сколько коллективными силами построить некоего очень симпатичного бога.

Но мой великий учитель Ленин и великая партия, к которой я принадлежу, очень быстро исцелили меня от этих интеллигентских попыток лить грязную воду в чистую ключевую воду научного диалектического, материалистического атеизма.

Да, в своих утонченных формах «деизма» Бернард Шоу опять-таки смешивает чистую воду с грязной.

Эпилог «Послесловия» говорит о том, что надо «расчищать путь дубинкой», то есть что надо беспощадно разбивать разные кумиры.

Дубинка Бернарда Шоу похожа немножко на те картонные дубинки, которыми колотят друг друга в старой итальянской комедии: стучит она громко, но не только не убивает, но даже не набивает больших шишек.

Конечно, ее удары все-таки вызывают величайшую злобу «князей тьмы».

Ну, вообразите себе в самом деле такого князя тьмы, какого-нибудь архиепископа. Шествует он торжественно, перед ним ангелоподобный иподиакон несет посох; на голове у него митра, на плечах омофор. Два высокопоставленных иерарха ведут его под руки, а хор басов и дискантов возглашает: «Ис полла эти, деспота»[38].

И вдруг подскакивает сзади седенький и шустрый Шоу, размахивается картонной дубинкой — и хлоп князя по башке: митра слетает, конусообразная лысая голова обнажается, изо рта вырываются визги испуга и злобы. Как же тут не сердиться «всем благоговеющим»?

Но как я уже сказал, «это хорошо, но могло бы быть гораздо лучше».

Шоу показывает вам свое золотое ведерко. И вы видите, какая в нем чистая ключевая вода. Но он вдруг наклоняет его, и вы видите, что на дне его остается еще порядочно весьма неаппетитных осадков.

Шоу снимает перед вами свою подвижную, артистически сделанную, смешную, по-вольтеровски умную маску, свою маску великого гистриона, пересмешника богов, Мефистофеля, и показывает вам «респектабельно причесанную» голову отнюдь не до конца храброго мелкобуржуазного интеллигента.

Все это мы считали своим долгом сказать по поводу нового памфлета Шоу, который нас очень позабавил и который нам во многих отношениях понравился.

Ну да, это могло бы быть гораздо лучше… Но это все-таки хорошо.

Шекспир. Социально-идеологическая характеристика *

Маркс и Энгельс были чрезвычайно высокого мнения о Шекспире как поэте и драматурге.

В знаменитом, хотя и не оконченном предисловии Маркса к его сочинению «К критике политической экономии», как это всем известно, мы встречаем высокую похвалу античному искусству, которое рассматривается как вершина эстетического творчества человечества и тут же рядом с этой вершиной упоминается Шекспир.

В этом месте Маркс говорит как раз о том, что высший уровень экономического развития вовсе не всегда предполагает соответственно высокий уровень искусства. Таким образом, как античное искусство, так и Шекспир приводятся именно в доказательство того, что в некие эпохи человеческой истории какие-то причины обусловили собой необычайно высокий взлет художественного творчества несмотря на то, что эпохи эти в отношении экономической мощи человечества стояли ниже, чем эпоха развитого капитализма¹.

Но в то время как для античного искусства Маркс частью в этой же статье, частью в других своих сочинениях дает довольно полное объяснение как того обстоятельства, почему именно это искусство кажется еще и нам столь ценным, так и тех причин, которые обусловили собой это его совершенство, — для Шекспира мы этого не имеем. Однако, если пристально поискать в сочинениях Маркса и Энгельса, то можно найти кое-какие указания относительно обеих вышеупомянутых сторон оценки Шекспира, указания достаточно определительные.