Том 7. Ахру

В дверь ворвалась толпа и скучилась в зале, и сразу отхлынула, образовав от двери проход. Вошел король, что-то сказал, и все, присмирев, вытянулись, только один упорно сидел и глядел в упор на вошедшего. А толпа, окружив короля, слушала, что он говорил. И один сидевший поднялся, выхватил длинный острый нож и, взмахнув, всадил по рукоятку в рот говорящего, и я видел, как посинело лицо и в раскрытом рте зазияли две глубокие раны. Но крови не видел, крови не было.

Толпа, как камень, стала.

А тот невставший перевернулся: «Вот тебе!» — и крикнув, ударил ножом в шею короля и, зацепив пальцами кожу, сорвал ее с черепа до глаз, и брызнул огонь из этих кровавых глаз.

И недвижим, как камень, стал почерневший труп.

II

Я был поражен, заглянув в зеркало: волос на голове почти не было, шли реденькие неровные полоски, между которыми блестела слишком белая кожа.

Надо было торопиться на крестный ход, который пройдет мимо дома.

Я намеревался дойти до площади и оттуда домой.

Был серый теплый день, в такую пору ждешь всегда мелкого баюкающего дождя.

Крестный ход уж тронулся, и толпа, в которую я попал, оттеснила меня в глухой и узкий переулок с высокими серыми зданиями. Тут было мало народа, но все, кто проходил и останавливался, обращал на себя внимание некоторой странностью. Особенно поразил меня старик — старик с подвязанной, и довольно неискусно, седой бородой. «Удивительные эти люди, — сказал он, подхода ко мне, — говорят, что я шпион. Вот поди ж ты». А я знал, и не сомневался, что это был шпион: глаза его, не моргая, ходили по мне. Я пошел домой. Дома застал в своей комнате груду сложенных бумаг и книг.

Я подумал: N. умер. В это время за дверью кто-то спросил: «Правда, что № умер?». «Да, — и ответил, — № умер».

* * *

Уже смерклось, когда я вошел в каменную беседку, где намеревался лечь спать. Темнело и парило. Я лег и закрыл глаза. И вдруг вскочил: передо мной стоял с синим лицом К., умерший прошлой зимой. Он протянул мне обе руки и, крепко обняв, сказал ласковым пресекающимся голосом: «Как я рад, что опять вижу вас, а давно уж, лет пять-шесть не видались». А у меня похолодело на сердце. Это синее лицо и синие руки... «Он — мертвец», — твердил я. Постучали в окно, К. исчез. В беседку вошел брат. «Пойдем отсюда», — сказал он. И я пошел. Шли долго по темным улицам. И вот вышли на огромную площадь, освещенную частыми газовыми фонарями. Было необычайно тихо и вдруг нечеловеческий крик прорезал тишину. И мы увидели женщину: запрокинув руки за голову, она мчалась по площади, а за ней дикая лошадь с длинным навесу заостренным шестом, привязанным к гриве. Брат изогнулся в дугу, шмыгнул и схватился за шест. «На, — крикнул он, — бери и вези». Я взял шест, сел в санки и поехал. Мелкий снег засыпал площадь, и металась по ветру белая грива, мешаясь со снегом. Едва держал шест, коченела рука и слабла. Вдруг санки раскатились и стали. Через густую пелену снега едва мерцал огонек, в воротах толпилось множество стражников с яркими фонарями.

«Не доверяйся им, — услышал я над собой голос брага, — крепко держи лошадь».

III

Низкая длинная комната на верхнем этаже. Среди корзин, не то упакованных для дороги, не то неразобранных, видится мой чемодан, измятый с заплесневевшей кожей, туго застегнутый. Кто-то спускался по лестнице вниз. И когда шагов не стало слышно, я принялся расстегивать чемодан. И, расстегнув, был очень поражен: в нем лежала, сначала я не мог разглядеть кто, смеркалось... Но, Боже мой, да это А., которая умерла нынешней весной! И я дотронулся до нее и почувствовал, что кровь моя сожглась и наполнились жилы горящим песком... Я прикоснулся к ней... И теперь снова услышал шаги: кто-то подымался по лестнице вверх. Я тотчас захлопнул крышку. Ноги мои дрожали. Едва шел, спускаясь по лестнице из низкой комнаты. А внизу комната полна народа, толкуют о моем чемодане: «Кто-то раскрывал его...»

— Это я, — говорю им.

— Да она ведь мертвая, — и укоризненно качают головами, — она мертвая, и вы должны идти наверх... Идите к ней!

Все они смотрели на меня.

И ужас согнул меня, такой ужас, казалось, волосы спали с моей головы. И я подымался ползком, подымался по лестнице вверх.

IV

Это было в какой-то азиатской комнате с маленьким окошком вверху. Голубое: голубые ковры, голубые диваны, голубые стены, голубой потолок. На возвышении передо мной сидели три женщины и я узнал их тотчас же, как и они узнали меня, но ни я, ни они не показывали вида, что знаем друг друга. Одна — S., высокая, статная, обыкновенно с такой доброй улыбкой, а теперь с невероятно измученным и красным от тревоги лицом, рядом с ней В., в черном платке, хитрая, с лукавыми глазами и плотно сжатыми губами, дальше W. — все время улыбающаяся. Со мной стоит N. в ярко-желтом пальто и, не переставая, задает мне вопросы. Я отвечаю ему невпопад, прислушиваясь к разговору тех.

— Так что же ты смотришь, — говорит В., — делай как знаешь...

— Скажи ему сейчас же, — говорит W.

S. хватается в отчаянии за голову и ничего не отвечает.

— Вот он стоит... — говорит W.