Том 7. Ахру

Шествие приближалось. Я разглядел стройного белого царедворца, очень юного. Следуя за королем, юный царедворец отдавал приказания. Потом опять потянулись дамы и слуги, а за слугами тряслись мужицкие телеги, доверху нагруженные красной капустой.

Все глаза были устремлены на короля. Король ступил к берегу в огороженное пространство. И тут я догадался, что лицо его закрыто маской, а тот стройный царедворец неживой — автомат.

Слуги между тем сложили балдахин, расставили стулья. Белые дамы, подобрав платья, уселись и, болтая босыми ногами, забормотали молитву. Король поклонился реке, и, подозвав автомата, уселся с автоматом на доску, положенную на бочонке, но так, что середина доски осталась свободна.

Мы все закричали ура и кричали до тех пор, пока церемониймейстер с коричневой бородой, в золотом кафтане, не сделал жезлом знака. Настудила мертвая тишина.

— Что же ты говоришь, — сказал король, обращаясь к автомату, — будто эта скамья сломается, а видишь, мы сидим на ней вдвоем, и она цела.

Голос короля был так молод и силен и обаятелен, что каждый из нас подпрыгнул от поднявшегося и в каждом из нас чувства молодости, силы и обаятельности. Мы готовы были умереть за короля.

Дамы прокричали ура.

— Император, ты сидишь не так, сядь посередине! — сказал автомат королю и, встав, отошел к ограде, к тому месту, где я так хорошо примостился.

Не утерпев, я потрогал автомата. Что-то металлически-холодное коснулось моей руки, и я машинально отдернул ее, почувствовав судорогу, как от электрического тока.

Король поднялся. Король оправил мантию. Король опускается на середину скамьи. И едва король коснулся скамьи, как доска переломилась, и король полетел в реку.

Дамы заплакали. Мы закричали ура и бросились качать автомата и, подбрасывая автомата к небу, подбрасывали вместе с ним красную капусту.

20. ФИНАЛ{*}

Увы! — я издох. Окруженный фруктами и цветами, среди яблок, абрикосов, персиков, айвы, лимонов, груш, апельсинов, я валялся бездыханный в чулане и ждал последней моей участи.

Царь той страны, где случилась со мной эта скверная история, славного царя Салтана внук — царь Авенир-Индей повелел в наказание тому, у кого чешется язык и кто говорит глупости, съесть меня — издохшую крысу.

И вот нашелся балагур, которого схватили на каком-то костюмированном бале, и отправили ко мне в чулан меня съесть. И балагур, улыбаясь, явился ко мне в чулан и, тронув меня кончиком своего остроносого сапога, сказал...

Но что он сказал и чем все это кончилось, съел ли он меня, или только полакомился фруктами, я сколько ни старался, не могу восстановить в моей куриной памяти и, хоть убейте меня, ничего не помню, в чем и прошу глубоко извинить.

Часть II

8. ПОД ВОДОЮ{*}

Подымалась буря на море, а я сел в лодку, потому что мой спутник бесстрашный гребец. Но когда мы достигли глубочайшего места, мой гребец сложил весла и, насмешливо глядя мне в глаза, поднялся и, схватив меня за шиворот, как кошку, бросил в воду. И я пролетел все подводные слои — зеленый, мутный, черный, густо-черный, и опять — мутный, зеленый, и снова очутился в лодке. И мы плывем, как ни в чем не бывало, но доходит какая-то точка, и мой гребец складывает весла, и повторяется все сначала. И, кажется, нет конца, без передышки — зеленый, мутный, черный, густо-черный.

9. НА НОВУЮ КВАРТИРУ{*}

Переезжаем на новую квартиру: я да мой приятель — старый чудак, который то и делал в жизни, что менял квартиры, пока смерть не уложила его в последнюю, откуда трудно уже двигаться. Вещей у нас много — целый воз, а лошаденка крохотная, еле тащит, так какая-то сивка. С грехом пополам мы все-таки добрались до дома. И только что въехали в ворота, воз — набок, а сивка подогнула под себя ноги и стала кошкой, кошка мяукнула и сию же минуту под мостик. Приятель мой за ней, шарил-шарил.

— Поймал! — кричит и тянет.

А как вытянул, смотрим: вместо кошки мяч и доска.

— Ну, теперь, значит, в лапту будем играть! — обрадовался чудак и, как бывало в детстве, пустился по двору скакать да мяч подшвыривать.

А я перетаскал в дом все вещи, расставил по порядку, затопил печку, поставил самовар, вымыл руки и сел на табуретку отдохнуть. Входит приятель, лица на нем нет, подсел ко мне, плачет:

— Не могу, — говорит, — привык я к нашему старому дому, а мячик кошка съела.

Встал он и вышел.

Отворил я окно, гляжу, а он уж на пустом возу, хлестнул сивку и поскакал во весь дух, свистит да похлестывает.

15. В ЦЕРКВИ{*}

Я с моим братом вошел в церковь. Шла вечерня. Образов не было. Производился, должно быть, ремонт в церкви. На пустом иконостасе сбоку светился золотой круг. Перед этим кругом стоял священник в епитрахили. Пел дьячок. Никого, кроме нас, не было. И нам было неловко, что никого, кроме нас, не было.

Вечерня кончилась. Мы подошли к священнику под благословение. Вышел из алтаря дьякон и говорит брату:

— У вас все есть, чтобы расти, а у вас, — он обратился ко мне, — нет ничего.

А я подумал: