Том 7. Ахру

И вот уж тащат... А ведь я как хотел в Лавру, нет, по-своему распорядились, на Волково тащат. Уж отпели и отпетого, поконченного, несли на кладбище зарывать в могилу. Выскочил я на повороте, забежал вперед — до кладбищенских ворот мне еще можно! А как хорошо было на воле, в Божьем мире, на земле моей любимой, и чисто и ясно, только все чуть помельче, будто через стекло какое, через бинокль обратно, я смотрел на нашу землю, на улицы наши, на дома и сады и на прохожих. Я стоял у большого серого камня, у своей могилы, и разбирал надпись — по-латыни вырезана была надпись на камне, римскими буквами неровно...

— Ой, горю! — припал я к горючим стенкам котла, — ой, горячо! — язык пересох, горло запеклось.

— Один глоток, — кричу — один глоток!

Черный идет, зло глаза горят, учуял зов.

— Страж мой черный, — прошу я его, — мучитель мой, дай испить!

— Бог подаст! — насмешливо смотрит так, — Бог подаст! — и опрокинул котел.

Мороз, у! лютый! — мороз трещит. Выкарабкался я из проруби, по горло в воде стою, зубы мне с дрожи разбило, закоченел весь, и двинуться страшно, вот оборвусь.

— Страж мой черный, — прошу я его, — мучитель мой, спаси душу, дай огонька!

— Бог подаст! — ощерился, черные пылают глаза.

И опять весь в огне, опять попал в горючий котел, — ой, горю, ой, горячо!

Черный, мой страж неизменный, ходит вокруг. Кого мне просить, кого звать? И дым моей муки непрестанно восходит, и нет мне покою день и ночь.

1913 г.

Мои сны. Литературные

СОЛОГУБ{*}

Я не дома, не в Петербурге, живем мы на Океане — такой остров есть на Океане Noirmoutier — и не один, с нами Сологуб. Всякий день мы купаемся в море: сперва Сологуб выкупается, потом я влезу.

Madame Croque-mitaine (по-русски Буроба), ну вылитая наша Карасьевна, только что и есть отличие, что ни устриц, ни мулей и никаких креветок ни глазом не видала, ни в рот не брала, рассказывает:

— Я после этого monsieur выловила маленьких чертенят, а после вас крупного — такового вот!

Карасьевна растопырила руки — какого такого она выловила!

* * *

«Помер Сологуб»!

И мы пошли к нему на Васильевский остров.

Сологуб лежит под Блоком — квартира Блока наверху, а Сологуба внизу — зашли сначала к Блоку. И вместе к Сологубу.

Сологуб лежит на письменном столе — лицо закрыто платком.

А А. Н. стоит возле: она в коротком красном платье:

— Я за этот день стала такая, как он!

И когда она так сказала, вижу, идет Сологуб — такой самый настоящий Федор Кузьмич, только моложе, чуть с проседью. Он подошел к А. Н., что-то сказал ей тихо и исчез.

Много набралось всякого народу, только нет Вячеслава Иванова.

И я подумал:

«Вот Сологуб теперь увидится и с Блоком и с Брюсовым и с Гершензоном!»

И взялся за яблоко: очистил кожу и только что закусил, вижу, внутри-то еще яблоко — еще кожа! Бросил — в самом деле, нехорошо есть яблоко, когда на столе покойник!

Было ли напечатано в газетах о смерти Сологуба?

— Да, — говорят, — было: на луне, в лунной.

И опять я подумал:

«Почему же Вячеслава Иванова нет?»

И в это время с разных концов донеслось до меня — говорили вполголоса:

— У него лицо перед смертью очень исказилось.

— Потому и закрыто платком.

И каждый стал друг за дружку прятаться — и я остался один стоять впереди.

«Как во сне!» — подумал я, — и хочу и не могу отойти в сторону. И опять задвигались: нагибаясь — дверь очень низкая — вошел митрополит и с ним архиереи — но они были не в клобуках и не в митрах, а в высоких лиловых камилавках.

САВИНКОВ{*}

Вернулся тайно в Россию Б. В. Савинков. И когда это стало известно, говорят мне:

— Есть единственный способ поступить с ним по-дружески: идите и застрелите его сонного. Иначе все равно его повесят.

Я взял с собой револьвер и действительно нашел Савинкова в моей комнате: лежит на кровати, спит. Но тут я заметил, что я совсем не одет, — в одной сорочке.

Неловко, — думаю, — ведь, когда я его застрелю, подымется суматоха, придет полиция протокол составлять, а я в таком виде!

И начинаю одеваться. И пока-то я одевался да застегивался, Савинков проснулся — увидел меня, обрадовался.

— Вот как хорошо, — говорит, — что вы пришли и с револьвером: теперь можно будет убежать. Побежимте вместе!

А я ничего, молчу.

«Как же так, — думаю, — я должен убить его и это, ведь, будет самое дружеское, что я могу для него сделать, а он: “побежимте вместе”. Мне-то — бежать?! и куда? Такою жизнью я не могу жить, как он!»

И говорю ему:

— Борис Викторович, давайте вместе застрелимся?

А он — головой так: не хочешь, значит, не согласен.

«Ну, — думаю, — застрелить-то я его теперь уж никак не могу, рука не подымется; тогда еще, как спал он, тогда другое дело. А теперь лучше я сам!»

И бросив револьвер, я твердо пошел к окну — —

РОЗАНОВ{*}