Том 7. Лавка древностей

Как раз в это время в Хэмстеде сдавался внаем маленький коттедж с садиком и беседкой для курения — предметом зависти всего цивилизованного мира. Они сняли его и, справив медовый месяц, перебрались туда. Мистер Чакстер удостаивал этот мирный приют своими посещениями каждый воскресный день — приезжал обычно к завтраку и засиживался до ночи, угощая своих хозяев светскими сплетнями и всякими другими новостями. Он продолжал долгие годы питать смертельную ненависть к Киту и все твердил, что готов был примириться с ним лишь тогда, когда его заподозрили в краже пяти фунтов стерлингов, ибо в таком поступке по крайней мере есть дерзновенность и смелость. Но, увы! Полное оправдание лишний раз доказало лицемерный, подлый нрав этого пройдохи. Однако, с течением времени, мистер Чакстер сменил гнев на милость и даже удостаивал Кита своим покровительством, как до некоторой степени раскаявшегося и заслуживающего снисхождения преступника. Единственное, чего он не мог ни простить, ни забыть, — это истории с шиллингом. Если бы Кит вернулся в надежде на дополнительные чаевые, говорил мистер Чакстер, это было бы похвально, но отрабатывать уже полученные деньги — позор, такой позор, какого не искупят ни угрызения совести, ни чистосердечное раскаяние!

Мистер Свивеллер, всегда отличавшийся некоторой склонностью к философствованию, порой впадал в глубокую задумчивость, сидя в курительной беседке, и в такие минуты мысли его вертелись вокруг тайны, окружавшей происхождение Софронии. Сама Софрония считала себя сиротой, но мистер Свивеллер, сопоставляя кое-какие, казалось бы незначительные, обстоятельства ее жизни, начинал подумывать, что мисс Брасс, вероятно, была более осведомлена на этот счет, и, зная о странной беседе своей жены с Квилпом от нее же самой, приходил к выводу, что, будь карлик жив, он тоже мог бы разгадать эту загадку. Впрочем, подобные мысли не нарушали душевного покоя мистера Свивеллера, так как жена у него была веселая, любящая, заботливая, а он (если не считать редких эскапад в обществе мистера Чакстера, которые Софрония, со свойственным ей умом и тактом, даже поощряла) стал теперь большим домоседом и нежным супругом. И за свою совместную жизнь они сыграли миллион партий в криббедж. Добавим еще в похвалу Дику, что, хотя мы зовем его жену Софронией, он сам называл ее не иначе как маркизой, и в память того дня, когда маркиза поразила его, больного, своим появлением в комнате, всегда приглашал мистера Чакстера к обеду, и обеды эти проходили в торжественной, праздничной обстановке.

Игроки Айзек Лист и Джоул вместе с их верным сообщником мистером Джеймсом Гровсом продолжали с большим или меньшим успехом подвизаться на своем почтенном поприще до тех пор, пока длинная и тяжелая рука закона не разметала всех троих в разные стороны, после крушения одного их смелого замысла. Этому при скорбному обстоятельству они были всецело обязаны своему новому сподвижнику — Фредерику Тренту, который, весьма некстати попавшись в каких-то плутнях, невольно навлек возмездие и на их голову и на свою собственную.

Что касается самого Фреда, то он успел бежать за границу и пустился там во все тяжкие — другими словами, предал поруганию все те духовные силы и способности, которые, при разумном пользовании ими, возвышают человека над животным, а при неразумном — доводят его до состояния хуже скотского. Впрочем, это продолжалось недолго. Один незнакомый нам соотечественник Трента, посетивший парижскую больницу, где выставляют тела утопленников, узнал его, несмотря на то, что он был сильно изуродован в предшествовавшей смерти потасовке. Незнакомец никому не сообщил о своем открытии до возвращения на родину, и мертвец так и остался на чужбине неопознанным и всеми забытым.

Младший брат, или, как мы уже привыкли его называть, одинокий джентльмен, долго уговаривал бедного учителя покинуть уединение и предлагал ему свою дружбу. Но этого скромного человека пугал шумный мир — старый дом у кладбища был куда милее его сердцу. Школа, деревушка, привязанность мальчика, тоскующего по ней, приносили ему тихое удовлетворение, а благодарность друга, вполне им заслуженная (упомянем об этом вскользь и тем ограничимся), сделала то, что теперь его уже нельзя было называть бедным учителем.

Этот друг — одинокий джентльмен, или, если вам угодно, младший брат, горевал тяжело, но горе не превратило его в мизантропа, не омрачило ему души. Любовь к людям взяла в нем верх. Он решил повторить тот путь, которым шли старик и девочка, — путь, известный по ее рассказам, — и долгое время странствовал, останавливаясь там, где останавливались они, полнее ощущая их страдания и их радости. Те, кто помогал им, не укрылись от его глаз. Сестры, с которыми она породнилась своим одиночеством, миссис Джарли из кабинета восковых фигур, Кодлин, Коротыш — он отыскал их всех, и человек, приютивший бедных скитальцев у своего горна, разумеется, тоже не был забыт.