Том 7. Невольничий караван

— Это была только ошибка случайная! — защищался маленький человек. — Такое может случиться с любым и каждым!

— Но с вами это, сдается мне, случается сплошь и рядом! — рассмеялся безжалостный Пфотенхауер. — И вы еще называете себя другом и адъютантом доктора Шварца? С чем его и поздравляю! Не хотел бы я, чтоб мне такого помощничка Бог послал!

Отец Одиннадцати Волосинок почувствовал себя оскорбленным и спросил, гордо выпрямившись во весь свой небольшой рост:

— Под этим подразумевается персона, моя?

— Ну да, а что же еще? — веселился Пфотенхауер. — Конечно же, я подразумевал персону, вашу!

— Тогда протест я должен заявить. Я никогда не позволил оскорбить человек быть, респектабельный. Я никогда не позволил оскорбить честь, мою, и если вы не попросите извинения, срочно, то я буду сатисфакция требовать на пистолетах или саблях!

Серый расхохотался еще громче, чем прежде, и ответил:

— Эй, дружище, что это еще взбрело вам в голову? Никак вы меня вызываете? Подумать только, дуэль на саблях или пистолетах! Нет уж, лучше оставим это! У меня вовсе нет настроения подпортить ваши прекрасные познания и вашу латынь порохом или свинцом. И ежели вы чувствуете себя обиженным, я уж тут ничего поделать не могу. Я всего-навсего орнитолог, а не бретер[127] какой! С пташек я шкуры снимаю, что верно, то верно, но с людей — это уж дудки!

— Если вы есть орнитолог, — отвечал маленький человек, свирепея не на шутку, — то я был ученым еще намного главнее, чем вы! Я выучил орнитологию и орографию!

— Этого еще не хватало! Пари держу, вы точно знаете, что значат оба эти слова!

— Я это знаю, и уж получше, чем вы! Если вы не знаете этих двух наук, то я могу вам сразу дать объяснение!

— Ну валяйте, выкладывайте! Что такое орнитология?

— Это описание горы, карпатской и гигантской.

— А орография?

— Это естественная наука, важная, птичья и пернатая.

— Но, милейший, вы же снова все переврали! Да вы настоящий фокусник, и ваши фокус-покусы кого хочешь с ума сведут! Я от вас скоро вконец одурею. Слышите, я знать больше не желаю, что вы там говорите!

Тут разъяренный Отец Одиннадцати Волосинок выскочил из лодки и патетически вскричал:

— Вы одурели и так, совсем! Вы сами фокус-покус есть персоной, собственной, вашей! Не можете говорить и понимать немецкий! Вы сказали, вы есть ученый? Не насмехайтесь! Я могу только пожалеть вас за духовное банкротство. Я больше не желаю быть знакомым с личностью вашей! Адье, добрай ночь, гуте нахт! Я откланиваюсь!

Он повернулся и побежал прочь.

Увидев, какое сильное впечатление произвели на Отца Одиннадцати Волосинок его насмешки, Пфотенхауер раскаялся, что так сурово обошелся с этим чудаком. Он тоже выбрался из лодки и закричал беглецу вслед, чтобы тот вернулся. Никакой реакции не последовало, и Серый уже собрался было бежать вдогонку за строптивым «мудрецом», когда вдруг увидел какой-то силуэт на воде пониже мишра. Это не могло быть ничем иным, кроме дахабии, и, отложив примирение с маленьким строптивцем до лучших времен, Пфотенхауер вновь присел на край лодки и принялся глядеть на реку.

Свет становился все ближе и ближе и в конце концов оказался костром, который горел на палубе корабля и освещал парус. Гонимая ветром, дахабия медленно прошла мимо гавани, затем спустила парус и, кормой причалив к берегу, встала на якорь. Матросы бросили на берег канаты, которые были пойманы и Укреплены подоспевшим Храпуном и его людьми. Когда трап коснулся берега, Серый подошел поближе и крикнул по-немецки:

— Алло! Доктор Шварц на борту?

— Что я слышу? — прозвучало в ответ. — Немец в деревне Магунда? Вот так сюрприз.

— Так точно, земляк, самый натуральный немец стоит здесь и приветствует вас. Ежели хотите меня обнять, давайте, лезьте сюда! Но только уж постарайтесь не раздавать меня на радостях!

— Из Баварии, как я слышу? Подождите минуту, сейчас я к вам спущусь.

Едва Шварц оказался на берегу, Серый без долгих церемоний обхватил руками его широкие плечи, смачно чмокнул его в щеку и сказал:

— Итак, добро пожаловать, я, ей-Богу, от всей души рад вас видеть! Вы меня, правда, не знаете, и я, может, и не должен лезть к вам со своими нежностями, но все ж примите этот поцелуй, если и не от меня, так по крайности от вашего брата!

— От моего брата? От Йозефа? Так вы знакомы?

— С Зеппом-то? Ну, еще бы, я, можно сказать, его закадычный друг. А вы разве не встретили в Фашоде его посыльного?

— Встретил. Мальчик передал мне письмо от Йозефа.

— Ну, так я и есть тот самый Пфотенхауер и птицелов, о котором он хоть одним словом, да наверняка обмолвился. Или он ничего обо мне не написал?

— Как же, написал и очень много. Я счастлив с вами познакомиться. Но по моим представлениям вы оба должны быть сейчас в стране ниам-ниам. Что вы делаете здесь и где, собственно, мой брат?

— Он уж очень сильно о вас беспокоился, ну, мы и поехали вперед. С вами ведь легко могло в дороге приключиться что-нибудь неладное. Вот он и решил встретить вас пораньше, чем было договорено.

— Да. Это на него похоже. Так он, значит, тоже здесь? Почему же его до сих пор не видно?