Том 7. Невольничий караван

Это вежливое и к тому же произнесенное таким добродушным тоном обращение растопило сердце Отца Одиннадцати Волосинок. Он был отходчив по натуре и к тому же сознавал, что Пфотенхауер только что спас его от смертельной опасности. Он подошел ближе, пожал, наконец, Серому руку и ответил:

— Да, сало, бегемотово, есть деликатес, большой. Я уже ел сало, сырое, и сало, жареное, и это были вкусности, чрезвычайной. Но если бы вы не пришли, сейчас, я бы сам стал лакомством, изысканным, а это совсем не могло быть желанием, моим. Вы были враг, мой, а я враг, ваш, и это должно…

— Эй, старина, что это вы такое говорите, — перебил его Пфотенхауер, — никогда я не был вашим врагом, просто мы временами не совсем верно друг друга понимали.

— О, я понимать вас очень хорошо, всегда, но вы не хотеть понять образование и учености, моей. Но если бы бегемот, этот, искусал меня насмерть, то остался бы только пшик, жалкий, от всех моих знаний, латинских. Поэтому желаю простить вам все оскорбления, ваши, и отныне быть другом, вашим и прекрасным. Хотите?

— Ну конечно, хочу! Друга-то иметь всегда лучше, чем врага, это я точно знаю. Вот вам на это моя рука, жмите крепче! С этой самой минуты промеж нами не должно быть больше ни ссор, ни разных раздоров.

Венгр все еще держал Пфотенхауера за правую руку, а при последних словах тот протянул ему и левую. Малыш схватил ее, доверчиво заглянул в смеющиеся глаза Серого и сказал:

— Я согласен, очень и целиком. Дружба, наша, должна быть вечной, и еще намного более задушевной, чем вы сказать только что. Давайте мы прямо здесь, над трупом бегемотовым, сделаем брудершафт до гроба, нашего. И я скажу вам «Шмоллис», мое, а вы скажете мне «Фидуцит»[157], ваше.

— Знаете, дружище, по мне, так это будет не всамделишный фидуц. Я так понимаю, сомнительное это дело — брудершафт над трупом, хотя бы даже и бегемотовым! Да у нас и напитка-то нет подходящего для такого случая. Настоящий «Шмоллис» нужно запивать добрым баварским пивом, а раз уж здесь такого не имеется, то давайте подождем, пока мы оба не вернемся в Мюнхен. Там-то у нас дело быстро на лад пойдет!

— Это было мнение, правильное, — неожиданно легко согласился Отец Листьев. — Брудершафт, мокрый, лучше, чем брудершафт, сухой. Пусть останемся на «вы», вежливое, но дружба наша будет все равно очень прочной!

— Конечно! Уж вы увидите, я умею быть хорошим другом, и если вам понадобится моя помощь — на меня положиться можно. Ну, и хватит об этом! Скажите-ка лучше, что мы с этим зверюгой делать будем? Коли оставить его здесь валяться, сюда со всей округи крокодилы сбегутся.

— Пусть Стефан останется его сторожить, — предложил Шварц, — а мы вернемся в лагерь и пошлем сюда людей, чтобы они перетащили тушу к костру. Похоже, наша утренняя прогулка подошла к концу.

— Да, наверное. Солнце уже давно встало, и все солдаты, должно быть, проснулись. Пойдемте скорее, чтоб не заставлять Стефана прозябать тут целый день. Я думаю, он не даст утащить у себя свою добычу.

— Что? — воскликнул словак. — Вы опять хотеть меня оскорбить!

— Я? И не думал даже. Мы же теперь друзья и не должны больше обижать друг друга.

— Я хотел бы настаивать на этом! Если вы думали, что я позволяю утащить у себя бегемота, мной охраняемого, то мне и в голову не пришло бы делать с вами брудершафт, баварский. Я сейчас тут же приму состояние, оборонительное, а вы можете идти в спокойствии, доверительном.

Он поднял с земли свое ружье и принялся его перезаряжать, а немцы повернули в сторону лагеря. Обсуждать только что пережитое приключение им почему-то не хотелось, и они шагали по лесу в совершенном молчании. Только благодаря этому обстоятельству шедший впереди Шварц заметил деталь, которая в другое время легко могла бы ускользнуть от его внимания. Когда до лагеря оставалось еще больше половины пути, он остановился и, указывая на сломанный папоротник, вполголоса сказал Серому:

— Стойте! Смотрите: здесь кто-то проходил!

— Ну и что с того? — равнодушно, но так же тихо спросил Пфотенхауер.

— Вы, кажется, не придаете этому никакого значения?

— А вы этот пустяк уж слишком близко к сердцу принимаете.

— В нашем положении ни одну мелочь нельзя оставлять без внимания.

— Да это наверняка был кто-нибудь из нашего лагеря.

— Нет, ведь к нам никто не приходил.

— Ну, тогда, возможно, мимо пробегал какой-нибудь зверь, да и надломил папоротник.

— Вот сейчас и проверим.

— Ну, если вам это интересно, проверяйте, ради бога, а я пока дальше пойду.

— Нет, пожалуйста, дорогой мой, подождите немного!

Шварц наклонился и принялся внимательно рассматривать влажную, заболоченную почву. Когда он снова выпрямился, лицо его было задумчивым и встревоженным. Пфотенхауер заметил это и спросил:

— Что такое, что вы там увидели? Ваша физиономия не очень мне нравится.

— Здесь шел босой человек, и причем совсем недавно.

— Может, вчера?

— Нет, потому что иначе на папоротнике осталась бы роса. Ее стряхнули, значит, растение было сломано уже после рассвета.

— Мало ли, кто нас мог искать. Может, поутру нас хватились и послали кого-нибудь посмотреть, куда мы делись.