Том 8. Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо. Проза

– Это не будет нескромностью, любезный Олег Феликсович, спросить у вас, что у вас вдет, это скандинавское чу-додействие с пальмами или «Отчий дом» Зудермана?

«„Отчий дом“? от кого вы слышали?» – встрепенулся тот.

– Успокойтесь, от своих, от Васи-маляра, который, кажется, ставит Зудермана. В обществе же только и говорят о скандинавском.

«Это – тактика, Николай Павлович, нужно возбуждать интерес… Вы этого не поймете…»

– Да, но ведь предвыборный прием уток едва ли действителен несколько раз…

Вошедший Валентин прервал разговор, со вздохом опустившись на скамейку после рукопожатий.

– Томишься? – спросил Демьянов. – Ну, как вчера? Я не знаю, в кого именно ты влюблен, но ведь вчера были все претендентки, помнится?

– Мы возвращались уже утром, зашли в собор купить просвиру и ели ее с молоком в сливочной. Она – прелестна, у нее дивные глубокие глаза и ангельская улыбка. Ну, я не стану продолжать, – рассердился он, заметив улыбку слушавших.

– Я слушаю с живейшим вниманием, – бросил вдруг как-то омрачившийся Демьянов, закуривая папиросу. – Скажите, Темиров, не будет ничего иметь Мятлев, если я посвящу ему свою последнюю вещь? При работе я все думал о нем… об его искусстве: это будет заслуженно.

«Ах, он будет в восторге, он бредит вами и только ищет, где бы познакомиться».

– Это так легко сделать, – промолвил Михаил Александрович, – он не согласился бы поехать с нами завтра четвертым?

«Я передам; наверное да. Ну, мне пора», – простился Темиров, увода режиссера под руку.

После молчания, Валентин тихо заметил, будто про себя: «Говорят, нельзя верить словам Мятлева».

Демьянов вопросительно посмотрел на юношу.

«Говорят – он тщеславный, суетный».

– Что за выпад? какая муха тебя укусила? Он – твой соперник у Овиновой, что ли?

«Нет».

– Ну, так что же? ты его не знаешь.

«Отчего ты волнуешься? разве ты мог его знать? может быть, я забочусь о тебе».

– Обо мне! вот идея!

«Мне не совсем все равно видеть тебя одураченным».

– Знаешь, это – очень пошло, то, что ты говоришь, это – плохая французская пьеса.

«Может быть, мне все равно».

Они замолчали оба, и снова раздавшийся звонок по коридору не заставил их изменить поз рассерженных и сосредоточенных курильщиков.

Глава седьмая

Было приятно – после долгой езды, то быстрой, то шагом, после длинных снежных дорог мимо заколоченных дач, покинутых старинных театров, замерзших речек, после мороза, лунной ночи, пустынных полян на краю островов – было приятно, проехав сквозь дворников на узковатый двор, войти в запорошенных шубах и шапках в широкие светлые теплые сени, куда из залы неслись визгливые звуки румын.

– Ведь мы спросим сухого? не правда ли? Пипер Гейдсик brut? – проговорил Демьянов, опускаясь рядом с Петей Сметаниным против Мятлева, сидевшего около Темирова.

Старый гобелен изображал Приама в палатке Ахилла, стены в темной дубовой обшивке напоминали столовые в старинных домах, старые слуги с лицами евнухов молча созерцали группу почти единственных посетителей. Уже ели сыр, и на соседнем незанятом столе синий огонь лизал бока фарфорового кофейника. Петя подпевал матшиш музыкантам, беря рюмку двумя пальцами, жеманно отставив мизинец. Вспоминали прошлые поездки, смешные случаи, мелочи, собеседников, марки вин; зала несколько наполнялась поздними гостями, музыка неистовствовала; Демьянов не спускал глаз с бледного лица Мятлева, стараясь в беглых, будто незрячих взглядах, бросаемых тем временем, найти какой-то ответ. Замолкли, истощивши разговор, выкуривши последние, уже без аппетита, папиросы.

Снова прямая дорога, мелькавшие дачи, снег на деревьях наводили сон, и Петя спал, слегка прижавшись к плечу Демьянова. В лунном свете странно темнели глаза на преувеличенно бледных лицах.

– Я в таком состоянии, что готов отвечать правду на какие угодно вопросы, – заявил Мятлев, будто с вызовом, – и первое, что я скажу, что ничье искусство меня так не волновало, как ваше!

«Ну, а любишь ты Михаила Александровича?» – спросил Темиров.

– О, да.

«Как?»

– Как угодно.

«Всячески?»

– Всячески.

«А я, вы думаете, люблю вас?» – осмелился спросить уже сам Демьянов.

– О, да.

«Когда вы это подумали?» – как-то трепеща, продолжал спрашивающий.

– С первой встречи.

«Вы не думали, что я вам это скажу?»

– О, нет, если бы вы не сказали, я бы это сказал.

«Первый?»

– Первый.

«Вы будете помнить завтра слова сегодня?»

– Вы думаете, я пьян?

«Вы знаете, как важно то, что мы говорим?»

– Да.

«Какая гибель или какая заря искусства, чувств, жизни может выйти из этого разговора?»

Мятлев, бегло улыбнувшись, снова повторил:

– О, да!

«Как это странно, будто во сне, вам не кажется вся эта поездка, весь этот разговор чем-то фантастическим?» – вмешался до сих пор будто дремавший Темиров.

Уже ехали по набережной, Петя проснулся и зевал, что-то силясь напеть, другие молчали чем-то занятые. Поцеловавшись на прощание с Петей и Темировым, Демьянов ограничился рукопожатием с Мятлевым, смотревшим на него в упор своими будто незрячими глазами.

Глава восьмая