Том 8. Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо. Проза

«От Павла Бурэ выписал, да не в часах, конечно, дело, а хочу все подогнать ко дню производства, чтобы все было готово в лучшем виде. Я думаю, вам и самой было бы приятно, чтобы ваш подполковник был во всеоружии».

Понизив голос и сжав под столом хозяйкину руку, капитан прибавил:

«И тогда я опять повторю свой вопрос, от которого зависит будущее мое существование».

Домна Ивановна вспыхнула и молвила степенно:

«Дайте мне подумать, Евграф Ильич, вот когда будет производство, мы и посмотрим».

– Неужели вам чины нужны, дорогая? Не ожидал я этого от вас. «Полюби нас черненькими, беленькими-то нас всякий полюбит». Буду я полковником, любая за меня пойдет, хоть губернаторская дочка.

«Она хромая».

– Наплевать хромая, да губернаторская!

«Чего же лучше, вот и прекрасно», ответила вдова со скорбной певучестью в интонации. Капитан сразу остыл.

«Не гневайтесь и не огорчайтесь, дорогая Домна Ивановна, никого я не возьму кроме вас, потому что я вас люблю сердечно, но не мучайте меня долгим ожида нием и не ставьте мое счастье в зависимость от какого-то производства, которое все равно будет очень скоро. Пускай наша помолвка будет в тот день, как придут часы; не думайте, что я придаю этой вещице какое-нибудь значение, но пусть это будет символическое совпадение».

Едва ли вдова Захарчук поняла конец капитанской речи, но видя его непритворное волнение, не нашла возможным поддерживать роль неприступницы и сказала умиротворяюще:

«Ну, что с вами поделаешь, теперь все равно пост, поп венчать не будет, а помолвку сыграть можно. Только чтобы я о хромой губернаторской дочке больше не слышала».

– Ревнивица! – воскликнул восторженный капитан и крепко сжал в своих объятиях упругий стан киевской красавицы.

«Ах, что вы, Евграф Ильич, пустите, мы еще не поженились!» вздыхала та, отворачивая голову, так что поцелуи капитана приходились на открытую шею со складочками.

Наконец долгожданная посылка от Павла Бурэ пришла. С каким трепетом распарывал наш капитан холст, в который был зашит небольшой ящик из тонких дощечек, где в другой, картонной коробочке в вате и папиросной бумаге лежали они – часы от Павла Бурэ, вестники производства, помолвки и других счастливых событий. Думал ли мастер, делавший бездушные стрелки, рычаги и колесики, все внутренности золотого тельца (и такие милые, аккуратные, чистенькие внутренности – не то что кишки и печенка!) – думал ли он, что они отныне будут отмечать с верностью на два года только блаженные минуты и не менее блаженные секунды? Он, конечно, так не думал, но в этом были уверены и добрый капитан, и вдова Захарчук, и работница Мавра, благоговейно взиравшая на откопку часов, будто она присутствовала при открытии мощей.

«Недурна штучка, а? сто рублей плачены», произнес капитан, осторожно передавая часы Домне Ивановне. Ты взвесила часы на полной ладони и ответила довольно равнодушно: «видно, хороши, когда таких денег стоит».

– О Господи! вздохнула Мавра и скрылась в кухню. «Не разберу я, что это за цветы тут разведены: не то касатики, не то что», проговорила Домна Ивановна, вглядываясь в мелкий узор декадентского пошиба по крышке.

– Иностранные «fleurs de Nice», решил капитан, тоже взглянувший на непонятные растения.

«Не иначе, как иностранные», заметила вдова и почему-то вздохнула.

«Нет, видная вещь, что ни говорите! – не унимался Евграф Ильич – золотой предмет всегда благороден».

«Сами-то вы – золотой, Евграф Ильич», успокоительно произнесла хозяйка, ласково улыбнувшись, будто желая этой улыбкой пополнить недостаток восторга, выраженного ею по поводу столичной обновки. Капитан, очевидно, принял эту улыбку за приглашение к более интимным объяснениям, потому что, обняв Домну Ивановну, он прошептал достаточно страстно: «Теперь можно будет уже объявить нашу помолвку, вы уж похлопочите насчет угощения, дорогая, я же пойду позову кое-кого. Вот вам на расходы».