Том 8. Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо. Проза

Домна Ивановна пожалела слегка, что у нее в городе нет ни родных, ни близких, спрятала аккуратно две красненькие, данные ей капитаном, и вышла в кухню к Мавре, с которой она, несмотря на стычки, всегда делилась радостями и горестями. Долго еще в горницу капитана доносились два певучих голоса, ворковавших сдержанно, но удовлетворенно, причем чаше всего долетало до его слуха слово «полковница». Он же взял лист бумаги и начал составлять список желательных гостей. В сущности, он мало дружил со своими сослуживцами, имея нрав спокойный и домоседливый и не желая никуда выходить из дому, где такой покой и уют умела ему устроить вдова Захарчук, в которой был только один недостаток, – это то, что родом она была из Киева. Он как-то сам не заметил, как постепенно полная и теплая рука Домны Ивановны отвела его не только от знакомых, от офицерского собрания, от семейных сослуживцев, но даже создала ему круг приятелей, довольно разношерстный, где капитану было свободно, не надо было стесняться и сдерживаться. Он осел, а, может быть, и опустился и сам себе даже представлялся далеко не тем несколько тучным, спокойным, но бравым, с известными порывами и стремлениями, капитаном, каким был года три тому назад. Теперь какие же стремления, какие порывы? вот производства, часы, пельмени за обедом… ах, да, теперь у него есть любовь, настоящая, крепкая, основательная и спокойная любовь! Не лучший ли это из порывов?

Капитан встал и погляделся в небольшое заркальце над умывальником. «Немного обрюзг, как будто, но это от спокойной жизни, нужно больше ходить пешком, хотя бы по бульвару». Затем он сел и быстро написав на листке: «Кирьянов Паша, Завьялов 2-ой Кеша», остановился и задумался. Кого же еще приглашать, неужели Пашей и Кешей и ограничиваются его личные, неофициальные приятели? Подумав, он прибавил «отец протопоп; Савел Тихонов, лабазник; Печковские супруги». Последних Евграф Ильич поместил, так сказать, для души, потому что представительства никакого они оказать не могли, будучи простой почтовой четой. Капитан их ценил как людей молодых, благородных и чув ствительных. Притом, питая слабость опять-таки к благородной и чувствительной музыке, он с большим удовольствием всегда слушал, как госпожа Печковская разыгрывала на разбитом пианино «Молитву девы» и «О sole mio». При этих пьесах капитан неминуемо вспоминал свое детство, свою мать и имение под Порховым; конечно, его мать не играла еще «О sole mio», но очень часто «Молитву девы». Ария Макса из «Фрейшюца» была второю любимицей маленького Граши. Даже когда он приезжал уже кадетом по летам в Маточкино, скромный сельский дом ему казался особенно привлекательным и привольным. Как сладко было загорелому малышу прижаться нежно к плечу матери, когда она уже ослабевшими пальчиками играла арию Макса. Ах, она была благородная и чувствительная женщина, бедная мама, вечно ходившая в вязаных косынках и с очками на лбу! Таких женщин теперь уже нет, а если и есть, то играют они где-нибудь среди Порховских болот забытые арии, – и никто их не слышит и не видит. И Граша слушал, мечтая, будто и не он четверть часа тому назад дрался, лазил по лопухам и крапиве, вваливался в пруд, съедал за завтраком по десяти котлет, – словом был кадет как кадет. Все это не с такою же силой, но с остротою навсегда утраченных вещей, чувствовал вновь капитан, когда жена почтового чиновника садилась за старое пианино и начинала «Молитву девы», слегка откинув небольшую голову в русых локонах.

Не удивительно тогда, что Евграф Ильич любил супругов Печковских и притом любил именно для души и для воспоминаний, потому что сама по себе эта чета ничего особенного не представляла даже на тусклом фоне глохлого города.

Отец протопоп и почтенный лабазник были гости совершенно другого значения и назначения: это были чисто декоративные фигуры, приглашаемые из тактики и политики и скорее для удовольствия Домны Ивановны. Вот Паша и Кеша, те были веселые ребята, рубаха, душа на распашку, главную привлекательность которых составляла их неискоренимая беззаботность и ничем не смущаемое благодушие. Кроме этих приятных качеств, кажется, никаких свойств за этими бравыми поручиками не замечалось, так что не только капитаном, но и всем городом господа Кирьянов и Завьялов 2-ой считались гостями и знакомыми крайне желательными на всех общественных собраниях, независимо от того, собирался ли женский пол, или мужская компания, потому что и танцовать, и ухаживать они оба могли так же, как пить и играть в карты. Дебоширства же, долги и частные посещения веселых кварталов им в вину не ставились, так как нисколько не уменьшали их благодушия и, еще более, беззаботности, которые, главным образом, и составляли их добрую славу. Не будем утруждать читателя описанием их наружности, потому что ничего замечательного в них не было, а были обычные русские лица добрых малых.