Том 8. Литературные портреты, очерки

Осенью 1956 года мир был встревожен. Начинались и тут же обрывались неясные и нерешительные войны. Американские и английские авианосцы и крейсеры шли мимо нашего теплохода на восток, к Порт-Саиду, и переговаривались огнями. Береговые станции мигали гальваническими искрами, запрашивая корабли, куда и под каким флагом они идут. Ночью то с левого, то с правого борта доносился гул корабельных винтов.

Так было, пока мы не вышли в Атлантический океан и не взяли курс на север, вдоль берегов Португалии. Океан оказался гораздо пустыннее, чем Средиземное море.

Мгла висела над кремнистым португальским плоскогорьем. Посреди него вздымались огромные соборы, крепости и замки. Вокруг этих старинных зданий было пустынно. За весь день мы заметили с палубы нашего теплохода только две-три легковые машины, пылившие среди изгородей, и единственный старый каботажный пароход.

Он, очевидно, ходил из Лиссабона по сонным приморским городкам. Пароход переваливался на волнах, как бочонок. Из его высокой и узкой трубы, похожей на телеграфный столб, валил жирный дым.

К вечеру остались на виду только маячные огни. Они встречали и провожали нас медленно и равномерно. Когда исчезал огонь где-нибудь на мысу Сан-Висенти, то сразу же в шумящей водной дали возникал свет маяка на другом, отдаленном мысу.

Я пролежал всю ночь на шлюпочной палубе в шезлонге, задвинув его в такой угол, где никто не мог меня заметить. Изредка я слышал у себя за спиной шаги вахтенного.

В эту ночь я с полной ясностью представил себе, что через три дня я впервые в жизни увижу Париж. Я наконец поверил в это, и у меня начало тяжело биться сердце.

Всю ночь я пролежал в тягучем и приятном оцепенении, не в силах пошевелить рукой.

На рассвете я заставил себя встать. Весь теплоход был облит ливнем океанской росы. Платье на мне промокло насквозь.

Я вернулся в темную каюту.

Теплоход начало медленно и протяжно покачивать: мы входили в Бискайский залив — самое беспокойное место океана.

Качало весь следующий день. Но к вечеру появились чайки, и капитан сообщил пассажирам по пароходному радио, что с правого борта открылись огни острова Уэс- сан. Это значило, что самое опасное место Атлантики осталось позади и можно наконец перестать волноваться. А волновались почти все, наслушавшись рассказов о внезапных и ужасающих бискайских бурях.

Ночь прошла удивительно мирно. Из полуоткрытых дверей кают (двери кают придерживались особыми никелированными рычагами, чтобы сами не захлопывались от морского сквозняка) было слышно дыхание людей и сонный шум вентиляторов.

Дежурная горничная сидела, поджав ноги, на сером плюшевом диване около трапа на палубу, читала «Золотого теленка» Ильфа и Петрова и время от времени смеялась.

А утром с океана пришел изреженный до прозрачности туман. В этом тумане мы прошли мимо парусного корабля с зажженными прожекторами на мачтах. Корабль, выкрашенный в белую краску, недовольно дергался на якорях. По его борту чернела большая надпись: «Ле Гавр». То был плавучий маяк гаврского рейда.  Впереди во мгле что-то зеленело и вспыхивало многими огнями. Должно быть, раннее солнце освещало гаврские сады и дома.

Гаврский порт был обширен и пуст. У пакгаузов скрипели канатами одинокие пароходы. Ни один гудок не прозвучал над мутно-зелеными гаванями, почти не было слышно человеческих голосов. О присутствии людей свидетельствовал только запах горячей овсянки, долетавший к нам из камбуза соседнего норвежского танкера.

Оказалось, что в порту бастовали докеры. Стачки были здесь, видимо, делом обычным. Редкие пикеты стачечников — «гревистов» — вполне дружелюбно покуривали вместе с портовыми полицейскими.

На лицах у докеров было соединение уверенности и добродушия. Среди них было много пожилых людей, может быть, тех, что в годы интервенции отказывались грузить снаряды против нас и накладывали железный запрет на погрузку всего тремя словами: «Это не пройдет».

Пикетчики посмеивались над рыболовами. Те сидели вдоль причалов, свесив ноги, с разноцветными плетенками для рыбы, с длинными бамбуковыми удилищами и со своими друзьями — собаками разных пород. Собаки охраняли хозяев с тыла и рычали на проходящих. Но рычали они как-то по-французски: предостерегающе и вежливо — и в любую минуту были готовы извиниться и повилять пушистым хвостом.

Парижский поезд подали прямо на мол.

Поезд тотчас умчал пас мимо тесных кварталов Гавра в рощи и «бокажи» Нормандии.

«Бокажи» можно увидеть только здесь, па северо-западе Франции. Это каменные изгороди в человеческий рост вдоль всех дорог и пешеходных тропинок. Изгороди эти заросли кустарником и папоротником, обсажены по сторонам деревьями и густо переплетают всю страну.

Нормандия разделена «бокажами» на тысячи маленьких живописных клочков. Это придает стране совершенно андерсеновский вид. Так и кажется, что Нормандию создали, попыхивая носогрейками, бородатые художники. Они, должно быть, разрисовывали ее уже не первую сотню лет.