Том 8. Литературные портреты, очерки

Домов почти не видно: они прячутся за «бокажами». Иной раз только по дыму, бегущему из трубы над вершинами деревьев, можно отыскать в гуще зарослей дом, крытый черепицей

Во время последней войны американцы, в особенности танкисты, проклинали «бокажи». Наступление американских войск задерживалось из-за необходимости проламывать танками проходы в этих бесчисленных лабиринтах из крепких каменных оград.

Вдоль полотна железной дороги Гавр — Париж тянется сплошная решетчатая ограда: поезда ходят с такой адской скоростью, что всякому живому существу, оказавшемуся случайно па полотне, грозит почти неизбежная смерть.

Тучные нормандские коровы стоят рядами, положив морды па эту ограду, и смотрят на поезда, изрыгающие грохот. Поезда ходят здесь уже больше ста лет, по коровы до сих пор удивляются и провожают каждый поезд внимательными глазами.

Потом в коротком промежутке между двумя тоннелями промелькнул тесный Руанский вокзал. Господин в коричневой крылатке отвернулся от летящих вагонов, придерживая старомодную шляпу. Мне очень хотелось, чтобы этот руанский провинциал обернулся. Может быть, у него оказались бы седеющие усы, выпуклые серые глаза и обрюзгшие добрые щеки. Не попал ли каким-либо чудом сюда на вокзал господин Флобер? Не провожал ли он в Париж племянницу Каролину?

Конечно, Флобер часто бывал на этом вокзале. Но, к сожалению, так давно, что за это время даже небо Нормандии, как говорят, сделалось бледнее. И почти исчезли в здешних лесах заросли бересклета. Но это обычные жалобы стариков, и не стоит им особенно доверять.

Руан стремительно пронес в глубокой котловине Сены серые от дождя готические башни своего собора. Поезд, не тормозя, промчался сквозь предместья, настолько уютные, что захотелось поселиться там хотя бы на несколько дней, чтобы побродить, подумать и поработать для разнообразия в тишине этих французских улочек и тупиков.

— А где же флоберовское Круассе? — спросил я своего спутника, старого русского парижанина.

— Вон там! — Он показал на запад, где к тому времени атлантический дождь отрезал от нас темной стеной половину неба.

Почти каждому просвещенному человеку, не лишенному воображения, жизнь готовит встречу с Парижем. Иногда эта встреча случается, иногда нет. Все зависит от того, как кому повезет. Но даже если встреча не состоялась и человек умер, не повидав Парижа, то все равно он уже, наверное, побывал здесь в своем представлении или в своих снах хотя бы несколько раз.

В юном возрасте у нас еще мало знаний и ассоциаций, чтобы полностью ощутить власть Парижа над нашими сердцами. Но в зрелом возрасте он с полной силой расцветает для нас давно накопленными познаниями о себе, любовью к своим улицам, к своему небу, пережитыми в собственном сердце романами Флобера и Мопассана, революциями, горестями и победами.

Только в зрелом возрасте человек способен соединить в нечто целое и ощутить в единой прелести как бы разные вещи: сухие лиловатые листья платанов и влажные губы молодой женщины, что целуется на скамейке Булонского леса; триумфальный взлет облаков над Домом Инвалидов, над могилой Наполеона и круглый зал Лувра, где тело Венеры Милосской как бы отлито из сумрачного жемчуга и где без всякой видимой причины на глазах у людей появляются непокорные слезы; бульварный запах пыли, табака и пудры; скрипучие лестницы на мансарды (ступеньки у этих лестниц стерлись от столетнего шарканья подошвами, как старые кухонные ножи); дым вокзалов — гар Сен-Лазар, гар Дю Норд, гар Орлеан; посвистывание веселых таксистов, шаловливых и вежливых школьников в помочах; оранжад, бьющий в глаза иголочками померанцевого газа; непроветренную средневековую темноту Нотр-Дам; кокетливых монашек, продающих латунные распятия; исполинские корзины цветов (в них цветы подымаются, как тесто на опаре, и переливаются на мостовую); ночи в скачущих огнях «Мулен Руж» или «Фоли Бержер».

Необыкновенно сияние неба над кладбищем Пер-Лашез! Моя бабушка— набожная, несколько романтическая католичка — любила посещать кладбища в разных городах и потом рассказывала о них. От нее я впервые узнал о Стене коммунаров на кладбище Пер-Лашез. Тогда я был еще мальчиком. А теперь я долго, с каким-то благоговением рассматривал столетние следы пуль па камнях.

Казалось, мстительный треск выстрелов был немыслим здесь, в величавом некрополе Франции, где растет особенно свежая и особенно теплая трава. В этой траве есть даже нечто торжественное. Но месть совершилась и оставила на стене незабываемую ясную роспись.

Монмартр. За его оградами долго не отцветает пыльная сирень. Она дожидается дождя. По вечерам около уличных спусков загораются сигнальные лампочки. Они предупреждают пьяных о близости опасных, крутых лестниц.

Пьянство тоже имеет здесь своих покровителей и свою поэзию: как не помочь человеку, если мысли у него качаются безалаберно, как рыбачьи барки в Гонфлере.

В Париже вас преследует возврат к знакомым с детства событиям п любимым именам, к таким, как Ги де Мопассап, Стендаль, Коро, Жорес, или Франсуа Вийон, Эррио, или Бальзак, Жюль Верн, или Ромен Роллан.