Том 8. Литературные портреты, очерки

Если в жарком дне может быть избыток света, то он воплотился в этой мраморной женщине. В нее были влюблены без памяти тысячи мужчин и женщин, но никто не знал, кого из земных обитателей неведомый скульптор взял за образец для этой бессмертной статуи.

Мне уже казалось, что только для нее южные моря набегали зеркалами воды на песчаные пляжи. Для нее кружились в небе стаи легких птиц. Для нее гремел прибой около крутых базальтовых мысов, для нее рождались рыдающие строфы стихов, а по ночам облака останавливали только для нее свой бег и загорались снежным светом в магической высоте вселенной.

Все для нее! Великие гуманисты склонялись перед ней так же, как и великие циники. Непонятное беспокойство поселялось в сердце у каждого, кто слишком долго смотрел па ее сильные плечи и твердые, девственные груди. Потому что в этих плечах, в повороте шеи, в каждом пальце ее ног было заключено совершенство.

Достичь совершенства в своей работе, дойти до предела — большое счастье, но вместе с тем и опасность. Она заключается в том, что нельзя оставаться на вершине, никуда не двигаясь. А любое движение может увести только вниз.

В этом трагедия людей, достигших совершенства. Вниз они идти не хотят, а вверх не могут.

В связи с этими мыслями мне стала понятна гибель французского скульптора Аристида Майоля. О ней ходили по Франции легенды. Может быть, то, что я пишу, тоже легенда, но, в конце концов, это не так уже важно.

Статуи Майоля, особенно головы и торсы женщин, отличались соединением изящества и силы. Откуда бы зритель ни смотрел на эти статуи, повсюду он видел ту чистую линию, которую в старину любили называть божественной.

Но после семидесяти лет Майоль не мог уже создать ничего, что превысило бы его шедевры. Старик Майоль достиг вершины. Он не захотел спускаться с нее и предпочел умереть.

Однажды Майоль, живший в одном из пригородов Парижа, незаметно спустился ночью в гараж, сел в машину и повел ее к берегу океана. Он вел ее к любимому месту около Этрета, где суша обрывалась в воду отвесной скалистой стеной.

Вблизи океана Майоль дал машине бешеную скорость, и машина, пролетев несколько десятков метров по воздуху, упала с большой высоты в океан. Это видели только рыбаки из Этрета, ставившие верши на омаров.

Тело Майоля и изуродованную машину искали очень долго.

— Простите, мосье, вы что-то уронили, — сказал рядом слабый женский голос.

Я вздрогнул и открыл глава. Оказывается, я задремал. Уронил я план Лувра. Перечень залов на обороте этого плана приводил меня в замешательство, представлением о несметных живописных богатствах, что хранились в этом низком и величественном здании.

Рядом со мной сидела старушка в черном стареньком платье, черных заштопанных митенках н маленькой, как гнездо, старомодной шляпе; Таких старушек французы ласково зовут «кокинель», что в переводе на русский означает «божья коровка».

Старушка быстро вязала детский чулок п поглядывала поверх очков на своего внука, неуклюжего мальчика, игравшего на куче песка.

Я поблагодарил старушку, поднял план и начал прислушиваться к частым п коротким птичьим возгласам бабушек, молодых матерей и нянек. Эти возгласы как бы непрерывно скакали вокруг меня по всему скверу.

Эти возгласы были точно такими же, как и во всем остальном мире. Если бы перевести их па наш язык, то мы получили бы полный набор угроз и запрещений: «Куда ты пошел?», «Вернись сейчас же!», «Вот погоди, я расскажу отцу!», «Кончится тем, что я тебя отшлепаю!», «Нельзя бросаться песком!», «Не пачкай рубашку!», «Пойди сюда, я тебе вытру нос. Стыд и срам!»

Но мне казалось, что в этих международных возгласах здесь, в Париже, присутствует некая особая элегантность. Возможно, что она зависела от мелодического речитатива и грассирования парижанок.

— Вы иностранец? — неожиданно спросила старушка, не подымая глаз от вязанья.

— Да. Я русский.

— Неужели из Москвы?

— Да, из Москвы.

Старушка отложила вязанье, молитвенно сложила руки в митенках и запела.

— О-о-о! — пела она. — Как это приятно! Как это очаровательно! Ах, как я рада увидеть русского из Москвы. О-о-о! Вы приехали во Францию на «Победе»? Ну да, конечно! Я читала об этом в сегодняшних газетах. Это такая чудесная встреча! У меня сестра живет в Ленинграде. Она вышла замуж за русского, когда ей было двадцать лет. А теперь ей за шестьдесят. Она пережила, как это говорится, блокус, блокаду. Ах, какое я испытываю удовольствие от встречи с вами!.. Шарль! — вдруг крикнула она иным — грозным и трезвым — голосом. — Не отнимай у этой крошки лопаточку! Эгоист!

Старушка спросила меня, кто я и как меня зовут. Она пела и восхищалась все сильнее по мере накопления знаний обо мне, хотя, конечно, ничего обо мне не слыхала и не могла слышать. Но она делала вид, что все знает.

Она ужасалась, что я пробыл в Париже всего три дня («Это чудовищно!») и что сегодня вечером уже уезжаю в Гавр с вокзала Сен-Лазар.

Мы расстались со старушкой друзьями. Она кричала мне вслед добрые пожелания и кивала головой.