Том 8. Усадьба Ланиных

Берет гитару и начинает. Перелешин опять слегка дирижирует. В комнате очень тихо. Романс кончается словами: «Когда б я смел, когда бы мог я умереть у милых ног». Окончив, Анна Гавриловна быстро встает и выпивает рюмку коньяку. Никто не аплодирует.

Генерал. Очень мило, хотя и… раздирательно. (Слегка похлопывает в ладоши.)

Анна Гавриловна. Сказать правду, меня эта вещь волнует.

Лапинская (Машину). Дяденька, отчего так жалостно?

Машин. А… да… вы, как барышня.

Лапинская. Цыганщина проклятая! (Ударяет кулаком по ручке дивана.) Возьму, и зареву сейчас. На весь дом.

Игумнов. А! Вот мы как.

Лапинская. Да, так и так, господин Игумнов, Сергей Петрович.

Ариадна. Чушь это все. (Передразнивая). «И умереть у милых ног». Скажите, пожалуйста. (Резко.) Сказки, басни! Никто ни у чьих ног не умирает. Необыкновенно изящно, поэтически: прийти – и тут же умереть, у самых ног. Ах, все это вранье. Кто действительно хочет умереть… (Замолкает.) Да и черт с ней, с любовью. Все навыдумали. Ничего нет.

Лапинская. Ар-риадна, не завирайся.

Ариадна. Молчи, Лапа. Ты девчонка.

Лапинская. Не так, чтобы очень.

Ариадна. Ничего нет. (Встает. Лицо ее бледно и измученно) Когда узнаешь это, страшно станет. (Озирается). Все куда-то уходит, и вокруг… призраки. (Приближается к письменному столу, где сидит Полежаев.)

Полежаев. Ариадна, больна? Что с тобой?

Ариадна. Мне нынче тридцать три года. (Берет книгу, которую раньше смотрел генерал.) Старинная книга, в золоченном переплете… моего ученого мужа… Любителя наук и искусств, который пишет сочинение «О ритме у Рафаэля». (Книга выскальзывает и падает.) И еще вокруг много разных изящных вещей и людей… Но (обращаясь к генералу), но, но, но…

Игумнов(Лапинской, указывая на Ариадну). Неправду говорит. (Наливает себе и Лапинской вина. Чокаются.) «И умереть у милых ног».

Лапинская(Машину). Что надо сделать, когда вас разлюбили?

Машин. Вот… вы… барышня… опять.

Лапинская. Нет, пожалуйста.

Машин. Да уж как сказать… ежели… да… (Делает жест рукой, будто кого-то отводя.) Тогда чемоданы… укладывать.

Игумнов. А ежели тебя и не любили никогда, ну, а ты сам… Э-эх, жизнь наша малиновая!

Машин. Это уж, батюшка… (Улыбается) Что уж тут! (Разводит руками.)

Лапинская(задумчиво). Если тебя разлюбили, то – чемоданы укладывать.

Саламатин(в балконной двери). Э, да позвольте…

Ариадна(медленно раздвинула портьеру. Там видно зарево). Усачевка горит.

Перелешин. П-жа-р-р! И никаких рябчиков.

Игумнов(вскакивая и оборачиваясь). Фу, черт. Как полыхает.

Все толпятся у окон. Слышны возгласы: «А не Гаврюхино?» – «Нет, Гаврюхино правей».

Саламатин(Ариадне). Это далеко?

Ариадна. Две версты. Летником ближе.

Саламатин. Едем.

Ариадна. Нет. Не хочу.

Лапинская. Если тебя разлюбили…

Игумнов(взволнованно). Тут насосишко есть… в ваш автомобиль можно?

Саламатин. Есть! Через пять минут трогаемся, через десять там. (Оборачивается к Ариадне.) У руля сам.

Игумнов. Сейчас. Переоденусь только. Леонид, твои сапоги надеваю. (Уходит.)

Ариадна(Саламатину). Сергей хоть помогать будет… А вы?

Саламатин(вспыхивая). Нынче ваше рождение. Не хочу ссориться.

Генерал(направляясь к выходу на террасу). Чисто русская картина. Горит деревня, но мы, баре, обязательно должны принять участие. Ибо и насосы, и таланты, и альтруистические чувства – все у нас. А-ха-ха… Не могу утерпеть. Иду, летничком.

Ариадна(садится в кресле у открытого окна). Идите, друзья, кто куда хочет, я не двинусь.

Одни – чтобы идти, другие, чтобы удобнее было глядеть, – все выходят на балкон. Остается Перелешин у столика с вином.