Том 8. Усадьба Ланиных

(Сжимает голову руками и покачивается, как от сильной боли. Из дверей сбоку показывается Марья Гавриловна. Она сильно похудела и бледна. Молча она проходит мимо, легко, бесшумно, и сходит в сад. В небе тонкий месяц. Часть балкона он одел узором)

Константин Иваныч. Мари!

Марья Гавриловна(останавливаясь). Да?

Константин Иваныч. Пойди сюда, Мари, скажи мне.

(Марья Гавриловна приближается.)

Марья Гавриловна. Что сказать тебе, друг?

Константин Иваныч. Мари, дорогая… (Берет ее руку, целует, прижимает к сердцу.) Мне так плохо, тяжко. Я не знаю, что со мной… но это ужасно. Жизнь смешалась, спуталась. Наваждение над нами какое-то.

Марья Гавриловна(застенчиво снимая пушинку с его костюма). Я знаю, Константин, все… (Улыбаясь, печально.) Потому что слишком люблю тебя.

Константин Иваныч(припадает к ней). Спаси ты меня, Мари. Спаси. Выведи из топи, не дай сгинуть. Ты прекрасная, чистая, вооруженная любовью, жизнь моя светлая, подай руку… Укажи. Или не знаешь? Но твоей белой душе видно все. Мари, Мари.

Марья Гавриловна. Что отвечать? Константин, как сердце тебе скажет… совесть. Я тебя знаю. Не скажет душа дурного. Делай по сердцу. Меня… не считай. На твоей дороге я не стану. (Кладет ему руки на плечи и смотрит прямо в глаза.) И один тебе мой завет.

Константин Иваныч. Ну?

Марья Гавриловна. Такой завет тебе: выше счастья. Понял? Моего… всякого. Ничего не бойся. Будь свободен. Это – все. А теперь… пусти. Я уйду. (Пауза) Мне так тяжело, что едва я нахожу силы говорить. Минута – начну реветь… нет… прощай. (Убегает.)

Константин Иваныч. Мари, куда ты, дорогая! (Марья Гавриловна скрывается. Он сидит в задумчивости.) Выше счастья. Вот ее правда. Как ясно! Значит, Евдокия права… Но как я ее люблю, Бог мой, а Даля? Ах, все темно, темно, ничего нельзя понять. Я с ума сойду.

(Царевна наигрывает на рояле и поет: «Есть остров на далеком океане..» Потом, встав из-за инструмента, приближается, напевая.)

Царевна. Кто-о ту пе-сню слышит, все позабывает… А, Константин, загрустил. Попался, Константин Иваныч.

Константин Иваныч(подымает голову). Что? Попался? Что ты говоришь тут?

Царевна. Говорю, что попался. Ну, ничего, Костя.

Константин Иваныч. Ты понимаешь, Царевна: выше счастья? Понятно?

Царевна(покачиваясь, посмеиваясь). Нет, не понимаю. Просто взяли Константина, окрутили, оплели, и лежит он пленничком. Хочешь, расколдую?

Константин Иваныч. Вздор, Царевна, никто меня не окручивал. И ты сама… кто ты? Ты дурочка, Царевна, тебе нет до меня дела.

Царевна. Может и дурочка. Я русалка, мне ни до кого нет дела. Водная нечисть. Мне нравится взять тебя и утащить.

Константин Иваныч. А дальше?

Царевна. Защекотать, утопить, над утоплым спеть песенку. Танец протанцевать.

Константин Иваныч. Нет, ты глупая. Утешь меня лучше. Уйми.

Царевна(опять, как завороженная, тихо вращается около, напевая: «Кто ту песню слышит, все позабывает».) Полюби меня, Костя.

(Константин Иваныч отмахивается. Уходит)

(На террасу, разговаривая, входят из сада Диалектов и Лялин.)

Лялин. Ах, литература. Сколько яду, роскоши, великого, глупого. Единственно из-за чего можно еще хлопотать – литература. Искусство – вообще. Когда вспомнишь, что Италия есть на свете, Данте, Рим… легче делается… Есть куда преклонить голову. Вы не были никогда в Италии, Александр Григорьевич?

Диалектов. Нет. Мне, знаете ли, не до Италии. Двадцать пять рублей надо матери посылать, самому жить, брата готовить. Вы мне про это не говорите. Я начал с того, что мне не нравятся все эти усталости, утонченности, меланхолии… Да. Очень вам жизнь легко далась; белоручка вы.

Лялин. Может быть. Только слушайте, мне не хочется сейчас об этом. (Садится.) Я лучше вам расскажу про Рим. Хотите?

Диалектов(покорно). Извольте.